Надо ему сказать: «Сундей Тайбарей хочет слушать твой разговор с русским попом. Божка русского хочет видеть».
Приглашение старшины непокорного рода понравилось Туле. Говорит он своей жене, с которой ни на один день до сих пор не расставался:
— Старшина карачеев — ух, большой мужик! Лучше к нему без тебя, без оленей пойду.
И в тот же день, когда Туля согласился пойти (поехать на оленях) с Ичбереем в чум Сундея, к Сундею пришел Онтоша, сын Головастого, с вестью:
— Пустозерский воевода в эту зиму посылает два десятка людей, а не один, как в минувшую зиму. Приказано воеводой: брать баб-аманаток наипаче всего из карачейского роду. А почему? Да потому, что самый непокорный род — род карачеев.
Сундей Тайбарей не раскрыл своих замыслов перед сыном Головастого, но Ичберею, когда тот привез Тулю, сказал:
_ Вот как хорошо вышло! Вместе с нами объясаченный Туля будет резать воеводских людей.
Одного не предвидел Сундей — набега на Пустозер- [- 126 -] ский острог и той роли, которую сыграет Туля при этом набеге.
Умирая, успел все же сказать Ичберею:
— Дашь ход стреле — Туля твоим помощником станет. Не дашь...
Сундей умер, не договорив. Но у Ичберея и без отцовского наказа «ум пошел» туда, куда надо. Еще до смерти Сундея Туля был отправлен в свой чум. а избылые карачеи, по его совету, пошли в Усть-Цильму, минуя Пустозерск.
На Ичбереевых оленях пришел Туля в свой чум и шесть суток хвастал перед женой, что он Туля, из рода Ванюты, с карачеями побратался, резал стрельцов-поимщиков, ходил на Пустозерский острог, клятву давал на стреле восстания — позорить все остроги.
Зная характер Тули, жена его обильной едой затыкала ему рот. Но заверения Тули о том, что он «подымет Тиманскую и Канинскую земли, чтобы позорить Мезенский острог», заставили ее взвыть, как и при рассказе о Миколе-чудеснике. На этот раз страх не отнял у нее ног, зато прибавил силы ее голосу, и Туля съежился от этого крика, как съеживаются олени под проливным дождем.
— Ой, беда, беда! Позорит нас воевода. Ой, беда, беда! -— голосила жена.— Бог-русак всю нашу семью под нож подвел! Сдохни ты вместе с богом-русаком — зачем меня, зачем всю семью за собой тянешь? Зарублю тебя, злой дух!..
Своим кулачищем Туля сшиб жену раньше, чем та успела ухватить топор, лежавший, как всегда, рядом с огнем. В силе удара он не сомневался: или насмерть зашиб жену, или очнется она, да не скоро.
Неторопливо надел Туля совик на малицу и вышел из чума на вольном воздухе подумать: почему же сегодня его жена, обычно покорная ему, так озлобилась на его обещание поднять Тиманскую и Канинскую земли на разорение Мезенского острога?
Долго-долго понукал Туля память свою, чтобы вспомнить, как и почему оказался он вместе с избылыми карачеями, вместе с ними бегал от поимщиков, резал их и на Пустозерский острог ходил? [- 127 -]
В неистовство привело Тулю свое неуменье вспоминать то, что надо было вспомнить. Так бы вот и оторвал свою голову, не умевшую сохранить всего, что слыхала; выковырял бы глаза свои, не умеющие сохранить всего, что видали за последние ползимы.
— Тьфу, тьфу!.. Не голова у тебя, Туля, на плечах — кочка! Что делать с такой головой?.. Бить... бить надо, чтобы не выпускала того, что в тебя попало!
Выхватил после этих слов нож из ножен и черенком начал так гвоздить по своей голове, что искры из глаз посыпались.
От боли, от бессилия вспомнить все, что хотелось бы, расплакался Туля, повалился на нарты и не заметил, как заснул.
Во сне видел себя среди карачеев.
Вот Ичберей, сын Сундея Тайбарея, подъезжает на оленях к своему чуму. Собаки, как водится, чуют, что свой человек к чуму едет, и лают приветливо. Из чума выходит сам старшина карачейского рода — Сундей Тайбарей. Говорит соскочившему с санок Туле:
«Много наслышан о твоем уме. Больше того наслышан о твоем уменье русского тадибея — попа обманывать. Наслышан, да... — сам знаешь! — слухи ведь тот же ком сыроватого снега, что с горы катится: чем выше гора, тем больше тот ком растет. О тебе, человеке великого ума, слух столь велик разросся, что мне захотелось своими ушами послушать умные речи твои, своими глазами поглядеть на тебя — пришельца на нашу Большую землю с земли Канинской. Захотелось поучиться у тебя уму-разуму, умению твоему с русскими тадибеями-попами разговаривать».
После такой сладкой для Тули речи Сундей приглашает Тулю в свой чум. Сыну Ичберею приказывает: «Выбери самолучшего по жирности оленя в стаде — угостить надо такого хорошего гостя».
Ичберей говорит отцу: «Все стадо к чуму подгоню — пусть сам Туля, такой умный да дорогой гость, сам выимает того оленя, какой ему полюбится».
И вот уж собаки гоняют оленье стадо вокруг чума. Сундей подает Туле тынзей. Вместе с Тулей выходит из чума.
«Худо... бедно живешь ты, Сундей, — говорит Туля. [- 128 -]
— Старшина в роде ты, а почему у тебя столь мало оленей?.. Будь бы я старшиной, не допустил бы...»
Так и готовы были сорваться с языка Тули слова: «не допустил бы до такой глупости». Спохватился, однако, что это было бы большой обидой для хозяина чума. Пересчитал все поголовье и только после этого повторил начатое: «Будь бы я старшиной — не допустил бы, чтобы в моем стаде было меньше тысячи голов».
Пересчитывая оленей, он успел, однако, облюбовать оленя, который казался ему самым жирным, и ловко набросил ему тынзей
