на рога.
Семь суток гостил Туля в чуме Сундея.
Семь дней хвастался Туля своим умом-разумом перед Сундеем, сплетая были из своей жизни с такой кучей выдуманных самовосхвалений, что Сундей похвалил его за острый ум:
«Такая гора ума у тебя, Туля, что тебе бы надо быть старшиной не в одном каком ли ненецком роду, а над всеми семью ненецкими родами. В каждом карачейском чуме ты желанным гостем будешь. Сам сведу тебя завтра в чум избылого, как сам я, ненца».
И загостился Туля у карачеев до того самого дня, когда по карачейским чумам полетела весть:
«Два отряда поимщиков по тундре рыскают, аманаток, как и в прошлом году, выискивают».
И Сундей приказывает:
«Уходить от поимщиков! До той поры прятаться от них, пока не подвернется случай погубить всех до единого».
Туля заикнулся было:
«В свой чум мне пора бы подаваться».
Но карачеи припугнули его:
«Трех олешков дадим тебе. Как не дать такому умному да хорошему человеку! Одно боязно: примут тебя поимщики за избылого».
«Почему?»
«Да поимщики разве знают, что ты из объясаченных? Заберут тебя аманатом, увезут в острог — каких только пыток не испробуешь, пока воевода не разберется, что ты исправный плательщик ясака...»
Нет, не хочет Туля и на малое время в аманаты попасть: наслышан достаточно о Мезенском и Пустозер- [- 129 -] ском острогах, где содержат воеводы аманатов. Не хотел бы Туля и бегать от поимщиков вместе с избылыми карачеями, да что поделаешь?.. А все Сундей виноват: сманил его в гости к себе! Сына за ним прислал!
— Э-э-эх... Будь ты проклят, Сундей! — вскрикивает Туля и просыпается.
И в эту же минуту в его голове созревает решение: пойти на оленях в борок, где брошено тело Иринки, забрать это тело — и в Пустозерский острог.
...Едет Туля к Пустозерскому острогу с трупом Иринки на санях — весь во власти радужных мечтаний: воевода поверит, однако, что Сундей Тайбарей хитростью заманил его в свой чум, ползимы заставлял его бегать по тундре от людей Ивашки Карнауха, силой да обманом привел к острогу.
— Позорил бы, пожалуй, Сундей острог, — говорит Туля сам себе, — как бы я не помешал. Да как же! Не я разве крикнул, что Сундея убили? Я закричал — от острора все карачеи побежали.
Был уверен Туля, что воевода отблагодарит его за услугу, сделает его проводником поимщиков, а не то и стрельцом.
— Ух, хорошо! — вскрикивает, принимая свои мечты за уже происшедшее в его жизни. Но тут же вспоминает о жене и говорит: — Сдохнет — туда и дорога! Выживет — живи, а я все равно вторую жену возьму.
Встретил Тулю в остроге не воевода, как мечтал Туля, а толмач Лучка Макаров. Да встретил такими словами, что у Тули и язык отнялся.
— Узнал меня?.. А я твою толстогубую харю на веки веков запомнил... Что глазищи-то на меня лупишь? Не ты, скажешь, похвалялся: «Туля Хенеря ножом взмахнет — голова поимщика напрочь!..» Эх ты... бахвалишко поганый! Ножом-то ты махнул, да только не по шее, а по сюме 1 моей попало. Шею-то мою чуть-чуть царапнул твой нож, а ты из моих рук живым уж не вывернешься! В подземный каземат прикажу запереть тебя — там и подохнешь!
Там бы, в каземате, и зачахнуть Туле от духоты да от недоедания, если бы в Пустозерск не начали одна за [- 130 -] другой прилетать вести о бесстрашных проделках Ичберея и его людей.
Первой пришла весть из Усть-Цильмы о «бессовестном угонении» оленьих стад от некоторых многооленных оленеводов — русских, от тех самых, из сыновей которых Ивашка Карнаух набирал поимщиков избылых ненцев. А потом Федька Безносик вернулся из Болынеземельской тундры с новой и страшной для воеводы вестью:
— Кто-то из карачеев мутит не только избылых самоядцев из рода Пурыега, но и объясаченных. По тундре летает будто бы стрела восстания. Самоядцы дают клятву на стреле — позорить острог.
А в половине марта вернулся от самого Уральского хребта, где промышлял в ту зиму, Офонасий Головастый и при встрече с Лучкой в посаде сказал тому:
— Слышал я, Лука, будто самоядцы пограбили царский обоз с мягкой рухлядью.
— Где?!
— При переходе через Камень. Всех охраняющих обоз стрельцов будто бы перерезали.
— Как это могло такое случиться? Головастый развел руками:
— А вот уж чего не знаю, так не знаю.
В остроге — переполох. Оправившийся от раны воевода мечется то в своей спальне, то в съезжей избе и надумывает наконец посоветоваться с Лучкой.
— Всех перерезали самоядцы, а ты сумел уйти от их ножей. Не будь тебя — острог, пожалуй, позорили бы самоядцы еще тогда, в середине зимы. После того, сам знаешь, эти нехристи вовсе обнаглели: на царский обоз, что ходит каждогодно из Обдорска до Березова через наш Пустозерск в Москву, — на царский обоз с мягкой рухлядью напали... Ну, сам же ты растревожил меня этой вестью!.. Придумай такое, чтобы конец этой зимы, как и
