тогда идти к Камню. У перевала через Камень ты не бывал?.. К той поре, как царскому обозу пройти через перевал, Ичберей с полусотней воинов закопался в снег. Сидим в снегу — ничего не видим. Да и нас нельзя видеть. Мы не видим, зато слышим, что обоз на перевал поднимается... Поравнялся, слышим, обоз с нами — мы выскакиваем, тынзей на стрельцов да на ясовеев набрасываем... Стрельцов всех порезали, ясовеев по своим чумам распустили. Ичберей ясовеям сказал: «Каждому из вас пай из нашей общей добычи даю». Дал!.. На тебя пай тоже выделил — твой сын видел [- 134 -] твой пай из песцовых, лисьих, горностаевых, соболиных шкурок. С этим добром Ичберей меня послал — твой чум разыскать. Сказать тебе, чтобы по Тиманской да по Канинской землям прошел и всем говорил: «Пришла пора остроги зорить». В твой чум прихожу — там жена твоя да сын. О тебе ничего не знают. Сын твой сказал, что перевал через Тиман-хребет он хорошо запомнил, когда с тобой в Малую землю из Тиманской шел. Вот мы с ним и пошли... Теперь как?.. Ты с сыном пойдешь в Тиманскую или к жене торопишься?..
Туля велел сыну вернуться в свой чум, а Пося попросил:
— Ичберею скажи, что Туля из рода Ванюты не хуже кого другого сумеет рассказать всем ненцам о делах Ичберея, о стреле... [- 135 -]
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Жив был Сундей — не было у Ичберея большой нужды заставлять свою мысль новые жизненные тропы прокладывать: вместе с отцовской, как пристяжные к оленю-вожаку, летали мысли Ичберея от прошлого к сегодняшнему, от сегодняшнего к завтрашнему.
Умер Сундей — и на первой же соборке старейших из рода карачейского Ичберей почувствовал: ум старшего Хулейки на привязи старинных обычаев идет. То правда: воевода опозорил дочь Хулейки. А чем виноваты в этом посадские,, торговые и все другие люди из русских? Винить можно только поимщиков да тех стрельцов, что вместе с поимщиками за избылыми половину зимы гонялись. Поимщики — оленеводы из русских-устьцилём. В поимщики и пошли, потому что надеялись: оленями из стад пойманных избылых свои стада пополнят. А избылые всех поимщиков перерезали. Сила оказалась на стороне избылых ненцев — на их стороне и право забрать всех оленей зарезанных поимщиков.
Пока ум Хулейки да ум старейших карачеев от привычки к старинным обычаям оторваться не смел, Ичберей своей мыслью, как острым ножом, перерезал невидимую веревку, а силой да ловкостью своей обезоружил Хулейку, — все старейшие признали и силу его руки, и силу его ума.
Одного опасался Ичберей: в пути до Усть-Цильмы вдруг да Пось Хулейко, как и его старший брат, посчитает себя запряженным в нарты старинных обычаев и за кровь брата станет добиваться пролития крови Ичберея. [- 136 -]
Но уже на третьи сутки после смерти старшего Хулейки Ичберей понял: Пось, ставший мужем старшей дочери Ичберея, как это и приговорили старейшие в роде, признался Ичберею:
— Старший мой брат подбивал меня как-то на умыкание 1 твоей дочери, да я не согласился: очень почитал твоего отца! Тебя тоже почитаю. А с сегодняшнего дня будет так: отец моей жены — ты и мой отец.
После этого Ичберей раскрыл свои замыслы Посю:
— Так думаю: хорошо бы все оленьи стада тех, кто в поимщиках был, без пролития крови в наши руки забрать. Как сделать?.. У меня такая думка есть... Моего сына Хаско с Нетолой да тебя с моей дочерью вперед всех нас в Усть-Цильму отправить... Вот и хорошо, что тебе единожды приходилось там бывать. Станут расспрашивать — чей да откуль, сказывайся, что из Малоземельной тундры, объясаченный. Только что, говори, поженились с этим вот другом (на моего Хаско показывай) и порешили: ни в какую другую, а в самую большую слободу — в Усть-Цильму — за сухарями да за печеным хлебом станем ходить. О сухарях да о хлебе договаривайтесь, а в разговор и такой слушок вставьте: по Малой Земле вести летают, будто бы русские оленеводы надумали за счет избылых самоядов свои стада повырастить: будто бы в стрельцы не в стрельцы, а в службу к воеводе пустозерскому нанялись — избылых ловить. Так думаю: хоть одного-двух поимщиков имена узнаете да имена тех пастухов из малоземел-ненцев, которые их оленей пасут... Узнаете, что сможете, — один из вас встретит меня. Другой пусть в слободе останется — разговоры разговаривать.
Пось и Хаско, не заходя еще ни в одну из курных изб, на улице слободы встретили ненца.
— Откуда ты? — спрашивают.
— С Малой Земли. А вы?
— А мы из-за Тиманского хребта, — соврал Пось.— Оба из рода Апицы. Слыхал про такой?.. Оба только что поженились. Отцы наши — малооленщики. По небольшому подчумку да по два десятка оленей дали нам и посоветовали на Вайгач податься. Там, говорят, не [- 137 -] столько от оленей, сколько от промысла морским зверем кормятся. А у нас и лодок нет. Вот и завернули в Усть-Цильму — не удастся ли выменять на мягкую рухлядь хоть бы одну лодчонку на двоих... А у тебя большое стадо?
— Пять сотен да пять десятков.
— Богат же ты!..
— Н-но?!.. Скажешь тоже! Пять-то десятков мои, а пять сотен — чужие.
— Чьи опять?
И узнали Хаско с Посем, что сейчас в Усть-Цильме восьмеро пастухов — малоземельских ненцев — жируют, к хозяевам оленьих стад за годовым выговоренным за пастьбу оленей пришли, да и хозяев нет.
— Куда подевались?
