ходом, приток продовольствия от населения не уменьшался. А с водой по-прежнему было плохо. Вода была на исходе и в подземном резервуаре. Ковшов то и дело спрашивал:
— Пришел Данилов?
Но Данилова все не было, и никто не знал, куда он девался. «Наверное, все-таки ушел в горы», — подумал Ковшов. Он уже собрался разыскать Каспарова, чтобы вместе с ним отправиться на водокачку, когда услышал громкий возглас:
— Закройте кран!
Ковшов бросился во двор и увидел, что из крана, которым пользовались для поливки газонов, бежит струя мутной воды.
— Вода пошла!
Струя становилась прозрачнее, полнела? — набирала силу.
Ковшов распорядился:
— Наполнить резервуары, ванны, все что можно!
Потом пришел с ног до головы грязный Данилов. Оказывается, ночью он разыскал работников водопровода. Те сначала отказались пустить воду:
— Фашист у города, для Гитлера стараешься!
Пришлось уговаривать, объяснять, для чего вода. Дошло. Решили подключить водонапорный бак к сети, но только для санатория имени Пирогова, отключив другие линии. Всю ночь лазали по колодцам, копались на главной магистрали. И вот вода пошла.
Рассказывая об этом Ковшову, Данилов заметил:
— Воды хватит на неделю. А если придут немцы, так придется снабжать водой и их. Водокачка не разрушена, только сняты и запрятаны моторы, части от двигателей. Пустить не трудно. Уверен, что водопроводчики все недостающее оборудование захоронили.
Но радость от удачного решения «водной проблемы» вскоре омрачилась новым осложнением: запасы печеного хлеба кончились, а хлебозавод не работал.
— Обедом накормим, вечером обойдемся кашей, а как дальше? — Утробин выжидающе посмотрел на Ковшова.
— А население разве хлеба не приносит? — спросил Ковшов.
— Тем хлебом всех раненых не накормишь. Сегодня даем по сто пятьдесят граммов.
— Мука есть?
— Есть.
— Наладить бы пекарню. Знающих бы, толковых людей на это дело.
Знающий, толковый человек скоро нашелся — столяр госпиталя Фадеев. Узнав, в чем дело, он с готовностью взялся организовать пекарню.
— Справится? — спросил Ковшов Утробина, рекомендовавшего Фадеева.
— Справится, — заверил Утробин. — Организатор пробивной, как раз то, что нужно.
Днем собрался оргкомитет общества Красного Креста. Подводили первые итоги. В больнице уже более семисот раненых, часть из них еще ждет санобработки. Раненые продолжают прибывать, главным образом с товарной станции. Вокзал уже опустел, там никого не осталось.
Утвердили заведующих отделениями, договорились о ночных дежурствах, о твердом распорядке лечебного учреждения.
Уже в потемках забежал Фадеев.
— Товарищ начальник, помещение нашел. Думаю, что годится. Завтра доложу подробно. — И, не дожидаясь расспросов, скрылся во тьме.
На людях Ковшов был бодр, подтянут, спокоен. Стоило остаться одному, как одолевали тяжелые мысли. В эвакуацию он уже не верил, не надеялся. Правильно ли все, что они делают? Думая об этом, он почти физически ощущал бремя огромной ответственности, которую взвалил на себя. Оно давило уже, это бремя, хотя самое трудное еще впереди. Пытался представить будущее, продумать, наметить какие-то ходы, но будущее было так туманно и неопределенно, что от таких дум голова наливалась свинцовой тяжестью.
Чеботарев вчера заявил:
— Что бы ни было, а пресмыкаться перед фашистами я не буду!
Ковшов тоже не собирался пресмыкаться. Но почему не использовать, к примеру, слабость ограниченных — тщеславие? Надо уметь обнаруживать слабости врага, использовать любой шанс, который предоставит обстановка. Осталось же, черт возьми, что-то человеческое, пусть не у многих, хотя бы у отдельных немцев. Ведь читали же они Гете, Шиллера! А где те шесть миллионов немцев, что перед приходом Гитлера к власти голосовали за Тельмана? Не все же они поддались националистскому угару?! Наконец, наш партизанский отряд в горах. Чем-то он сможет помочь, как-то поддержать.
Тревожные мысли не оставляли Ковшова ни на минуту, но когда он выходил во двор, шел по палатам, люда видели человека, которого не берет усталость, уверенного и твердого, заражавшего других уверенностью, бодростью, спокойствием.
В тревогах и хлопотах прошло несколько суток. Не разделенные ночным отдыхом, они все слились для Ковшова и многих других работников в один длинный-предлинный день, наполненный работой и напряженным ожиданием: вот-вот в город войдет враг…
Закончилась переноска раненых. Помещения больницы были заполнены. Пришлось занять и столовую соседнего санатория «Утес». Последние два дня поступали одиночки, которых привозили местные жители. Худенькая, видно, очень больная женщина помогла двум добраться до больницы Красного Креста. Разыскала Ковшова:
— Прошу принять. Приведу еще третьего. — И, как бы извиняясь, добавила: — Сил не хватило помочь троим сразу.
Ковшов удивился, как эта слабая женщина смогла привести двоих. Позвав проходившего санитара, он поручил ему отправить раненых в санпропускник. Когда те, тепло поблагодарив женщину, ушли, Ковшов обратился к ней:
— Лечить будем, ухаживать будем, а прокормить — трудно.
— Товарищ доктор! Буду помогать и продовольствием, всем, что есть в доме. Пойду по домам, в села пойду — только лечите. Сама бы пришла работать, да не могу — малярия треплет.
В тот же день у Ковшова произошла встреча с Борисом Викторовым.
Они хорошо знали друг друга еще по госпиталю, что размещался в бывшем санатории Красной Армии.
Знакомство началось с размолвки. После того как рана на руке Ковшова поджила, он пошел на врачебную комиссию, возглавлял которую Викторов.
Петр Федорович несколько поспешил, напросившись комиссоваться, рассчитывая, что ему дадут на двадцать — тридцать дней отпуск. Он уже предвкушал поездку домой, свидание с женой и детьми. Но Викторов все повернул иначе.
— Выписывать, конечно, еще рановато, — сказал он, осмотрев рану и изучив историю болезни. — Определенно рановато, но коль скоро вы просите — выпишем… Об отпуске не мечтайте. Не отпустим. Пока сами не можете оперировать, будете консультантом. Опыт фронтового врача нам очень нужен. Ваш опыт. Учите терапевтов хирургии. Одно ваше присутствие у новичка на операции — неоценимо. Не надо спорить! — Викторов заметил, что Ковшов готов вспылить. — Это мнение буду отстаивать в любой инстанции и уверен — меня поддержат.
Жаловаться Ковшов не пошел, но и не скрывал от Викторова своего недовольства, наоборот — подчеркивал его сухостью официальных уставных приветствий, краткостью разговора: «да», «нет».
После того как Ковшов побывал на двух операциях, которые вели бывшие терапевты, он убедился: прав был Викторов, и не замедлил сказать ему об этом. Викторов широко улыбнулся и заметил:
— А я почему-то ждал от вас именно такого признания.
Сегодняшняя встреча с Викторовым обрадовала Ковшова.
— Вы же в горы уехали, Борис Михайлович? — удивился Ковшов.
— Меня уверили, что семья вывезена. Оказалось, нет, — ответил Викторов. — Вернулся к семье. Слышал о вашей работе. Если нужна помощь — рассчитывайте на меня.
