патеров-капуцинов для города Тбилиси и один патер-иезуит для Ширвана. Я вез один сундук, который мне дал испанский и французский посол, чтобы я переслал его в Исфагань. Ехал с нами также купец из Бурсы по имени Ходжа Айваз Чалаби с сыном для закупки шелка в Гяндже[36]. Четыре дня простояли мы там. А затем кораблеводитель заявил: я не могу отправиться в Гурию на корабле, ибо абхазцы восстали и я боюсь, а если вам угодно, поезжайте на маленьких лодках либо на Гурию, либо на Ахалцихе. Что мне оставалось делать. В одну лодку уселись Ходжа Айваз с его товарищами. В другую — я и патеры. Вот мы и отправились. Недолго мы шли вдоль берега. Началось волнение на море, и лодки оторвались друг от друга. Их лодку прибыли к Хоти[37], а нашу еще пониже. Там были турки, которые везли пленных из Имеретии для продажи в Константинополь. Если бы мы не встретили их там, то погибли бы вовсе. Они пришли нам на помощь, и мы выгрузились. Четверо суток оставались мы там. Волнение великое на море не прекращалось. Напали на нас чаны. Арестовали. Они очень измучили нас. Отняли у нас двадцать марчили. Взломали наши сундуки. Они оказались таможенными досмотрщиками и мучили нас. Я не заботился о себе, но был обеспокоен судьбой тех трех итальянских отцов, ибо они были иностранцами и не знали языка нашего. К тому же султаном был издан приказ, чтобы по Черному морю не смели путешествовать итальянцы или иные кто из западных [граждан]. Четверо суток пробыли мы там. На пятый день отплыли на лодке в Хопи. Там встретили нас прямо на лодках от гонийского сенджака. Арестовали нас, доставили в один дом. Нам не показывали даже Айваза. Меня и патеров поместили в одном помещении. В то время приехали туда, оказывается, племянник ахалцихского паши Алибек, который знал меня. Когда он узнал обо мне, прислал людей. Меня, патеров и вещи наши велел перенести в свое помещение с большим почетом. В ту ночь пришел ко мне купец Айваз и сообщил мне, что этот Алибек завтра отбывает в Константинополь, у него корабль уже снаряжен. А когда он уедет, то нас настигнут и обойдутся с нами еще хуже. Теперь, мол, он спас нас, давай сделаем подношение [местным властям], чтобы они не могли к нам придраться. Мне понравился [этот совет], и мы поднесли беку Гонио восемьдесят марчили. Утром Алибек приказал нанять для нас лошадей, дал нам в проводники одного из людей паши и проводил нас. Айваз остался там. Мы поехали по направлению к Артануджи[38]. Весь этот день ехали. К вечеру подъехали к Чхала и остановились там. А тот гонийский бек, узнав об отъезде Алибека, в ту же ночь начал преследовать нас. На следующий день поутру он нагнал нас. Он обратился ко мне: ты, мол, спасай свои вещи, а этих католиков отдай мне, султаном запрещено их пребывание здесь. Я и слышать не хотел об этом. Как мог я отдать их! Всех нас поймали, все наши вещи и стоянку разорили и отдали нас в распоряжение янычаров и пешими погнали обратно в Гонио. У меня началась лихорадка. Нас вели по крутому подъему. Душа моя готова была расстаться с телом: стар я, болен и при том меня лихорадило.
В кармане у меня оставалось шестьдесят плури, и те отняли они. Тем временем, оказывается, пришел к ним купец Айваз. Он заступился за меня: кого вы убиваете, о чем вы думаете, за кого, мол, принимаете его, знаете ли вы, что будет с вами из-за него! Он пришел ко мне. Нас бросили на вершине одной высокой горы. Он [Айваз] обещал им четыреста марчили за наше освобождение. Сам же вернулся, чтобы принести серебро [выкуп]. Они потребовали заложником патера. Я отпустил их и моих слуг, а сам остался заложником. Вместе со мною задержали сына Давида Канделаки[39]. Айваз ушел. Пока бы он вернулся с серебром [выкупом], стало смеркаться. Нам завязали руки, он, дескать, обманул нас с выкупом, и в темноте же погнали опять в Гонио. Дождь и туман. Мрак и крутой спуск. И чертям бы не пройти. Не выразить словами испытанных нами бедствий. Заполночь зашли по пути к одному. Уставшие без меры, мы задремали. Оказывается, в ту же ночь вернулся Айваз, принес выкуп за нас. Привели двух неоседланных лошадей. Нас разбудили, посадили на тех лошадей и повезли. Нагнал один янычар. Он ехал на неоседланной лошади. Отобрал у меня плащ от дождя и подложил его под себя. От холода и дождя мне сделалось хуже. Привели нас к купцу Айвазу. Пока мы спускались с горы, двух патеров поймали, оказывается, другие турки и увезли. Я узнал об этом. Как громом, поразило меня это. Купец Айваз проводил нас и сам уехал выкупать тех патеров. Уплатил за них шестьдесят марчили и привез их. Мы поехали. В Нигальском ущелье[40] то там, то здесь пересекали нам дорогу и мучили нас. Все время тратились деньги купца Айваза. Приехали в Артануджи. Супруга Исака-паши приняла нас хорошо. Отвела хорошее помещение. Приказала дать нам ужин. Дала нам в проводники одного своего агу [начальника]. В ту пору, когда мы прибыли к Артануджи, Ахалцихом [41] правил Аслан-паша, двоюродный брат Исака-паши. В Артани[42] он преградил нам путь и отнял у нас шестьсот марчили. Много еще потеряли мы [на этом пути]. Нам не дали с собой даже собак. Наконец достигли нашей страны. Прибыли в Абоци[43] .
Карталинией правил в то время царь Иасэ[44]. Он, оказывается, женился на племяннице царя Георгия. Этого не полагалось ему делать, ибо он нарушил родственные связи. А ко мне он вовсе не был расположен. Много я задолжал купцам из Бурсы. Ведь я занимал у них, чтобы расплатиться за все, что у меня отняли в пути, и поэтому они не отпускали меня в Имеретию[45]. К тому же братья мои прислали человека предупредить меня, чтобы я не приезжал в Картли. Но делать было нечего, я приехал. Царь принял меня хорошо, но в нашей стране участились убийства, он уничтожил, оказывается, множество народа. Даже Тбилиси готовился подняться с места, чтобы укрыться в горы. Мои заимодавцы торопились с отъездом в Гянджу за шелком. Был июль месяц. Грузинские епископы и духовенство были настроены ко мне враждебно за мою поездку в Рим, и они всех настроили против меня. Ни родные мои, ни друзья, ни царь, ни вельможи, никто не помог мне. Трудно было мне уплатить долг. В то время в Тбилиси жила одна моя престарелая крестная мать, правоверная католичка. Она стала обходить всех доброжелателей и ученых и в злое то время собрала столько, сколько у меня было долга, и уплатила всем моим заимодавцам.
А затем духовенство ополчилось против меня. Они вознамерились созвать собор и учинить мне зло. Но не смогли склонить царя на свою сторону. Царь этот правил всего три месяца, и после него воцарился царь Бакар[46]. Тому, ради кого принял я столь тяжкие муки и чьего воцарения жаждал всей душой, было всего пятнадцать лет, и его ввели в заблуждение. Ему внушили обо мне худое, и он забыл любовь мою к нему и все услуги мои. Во Мцхета сознали собор и потребовали от меня, чтобы я стал хулить святого папу. Я не смог отречься от истинной веры, и множество зла пожелали они мне. Но господь сохранил меня от всего. И царь склонился ко мне с уважением, и вероломство их было побеждено. [Весть] обо всем этом дошла, оказывается, до царя Вахтанга, он очень огорчился, бранил и порицал их.
Страницы одной дипломатической миссии
Истоки грузинской письменности восходят еще к языческим временам. Но первый памятник письменной литературы, дошедший до нас, — «Мученичество святой Шушаники», датируется пятым веком нашей эры. Автор его Яков Цуртавели, выдающийся писатель той эпохи, произведение которого по своей яркой светской окраске и мотивам, достойно считается одним из замечательных памятников агиографической литературы. Развиваясь последовательно, грузинская проза особенного блеска достигает при Сулхане-Саба Орбелиани.
Сулхан-Саба Орбелиани поднял грузинскую прозу на новую ступень, освободив ее от ранее довлеющей над ней религиозной тематики так же, как и от восточного героико-фантастического сюжета, и заложил основы новой грузинской прозы. Примечательно, что ведущим жанром литературы в те времена считалась поэзия, и только она находила признание в обществе. Сулхан-Саба Орбелиани с подлинной новаторской смелостью, без оглядки и колебаний, утвердил собственную манеру светского письма в художественной литературе и отстоял право гражданства новой светской грузинской прозы.
Его «Мудрость вымысла», книга неувядаемо прекрасных басен, написанная в манере народного сказа, сразу приобщила широкий круг грузинского читателя к художественно-познавательной силе и обаянию новой прозы.
Произведение С.-С. Орбелиани «Путешествие в Европу», к сожалению, неполностью дошедшее до нас, представляет интерес не только как первый образец мемуарно-путевого жанра в грузинской
