Волк посоветовал:
— Ты бы лучше помог женщине слезть.
Но мама уже спрыгнула с колеса и бросилась обнимать Митрошку. Потом обернулась к Вальке и строго спросила:
— А ты хоть покормил его?
— А то нет?
— Да ты, слава богу, такой, что сам поешь, а о нем и не вспомнишь, — с укором сказала мама.
Волк спросил у отца:
— А ты шофером?
Отец бросил ключ обратно в кабину:
— Глаз нету?
— То-то от тебя бензином, — дружелюбно сказал волк. — Да это не беда, что ж тут такого? Мне даже нравится, что от тебя пахнет бензином да теплой машиной. Это не беда. А беда, что от тебя водкой на километр...
— А ты попробуй проживи без калыма! — накинулся на него отец. — Думаешь, проживешь? Нет, брат, никак не прожить!..
— Никак не прожить только без умной головы! — сердито сказала мама.
Отец вспыхнул:
— Тебе не нравится моя голова? Тогда поищи себе другого!
— Постеснялись бы детишек, — сказал волк.
Отец обиделся:
— А ты меня не учи. И так ученый.
А волк кивнул Вальке:
— А ну давай отойдем. — И петуху кивнул: — И ты с нами...
Они отошли на край дороги и стали около куста дерезы, из-за которого волк выскочил. И тот показал глазами на отца и участливо спросил Вальку:
— Тебе небось достается?
— Да что ты! — удивился Валька. — Ни разу в жизни...
И покраснел.
Тут сложная такая штука. Каждый раз, когда отец бил Вальку, тому казалось, что это вышло как-то случайно, сгоряча, что произошла стыдная ошибка, ведь такого не может быть, чтобы большой человек, родной отец, бил своего сынка, нет же, не может быть — не было!
— А то у тебя такой вид, как будто ты не хочешь домой, — сказал волк.
А Валька улыбнулся:
— Да теперь у меня Петька!
Волк поглядел на кочета.
— А ты, если что, кукарекни — громко-громко... И я сразу. Я за вас за всех буду заступаться. Глянь — зубы.
И показал свои огромные зубищи.
— Ты в гости приходи, — пригласил Валька.
— Скажи адрес.
— Братская, сто пятьдесят два.
Волк покачал головой:
— Ого, и не запомнишь.
— Тридцать разделить на два, — стал объяснять Валька. — Сколько будет?
— Без понятия, — сказал волк.
— Пятнадцать... и два. Сто пятьдесят два.
— Ну, уж как-нибудь найду, — пообещал волк.
И они поехали домой, волк остался, а через несколько дней они с Митрошкой сидели на краю огорода, где на плетне сплошным ковром висит хмель, а под плетнем растет густой хрен да укроп.
Валька тихонько играл на балалайке, а Петька снова плясал, как вдруг на ветках в плетне слабо затрещала сухая кора, и через него ловко перемахнул серый волк.
Митрошка сначала было испугался, но тут же узнал волка и, как журавленок, закылгыкал, а волк снова стал покачивать головой и стукать по укропу хвостом в такт балалайке, а потом сказал:
— Вот законно, а собачья конура у вас есть?
— А что? — спросил Валька.
— Да я у вас буду жить...
На нос волку села желтая бабочка, но он не стал клацать зубами, не съел бабочку, а только слегка скривился, дунул вверх, и бабочка отлетела и прицепилась на хмель.
4
Рассвет едва занимался, над ярмаркой еще синел зябкий туманец, а было уже не протолкнуться. Перед узкими воротами давка почище чем на детский сеанс, а за ними все хоть и расходились веером в разные стороны, зато навстречу торопились те, кто уже отбазаревал, и толпа кишела кишмя.
Валька спешил.
Вчера вечером он сказал наконец маме, что у него уже есть балалайка и что он хочет купить красного петуха, которого Никодимыч научит плясать. Мама, еще не выслушав, стала кричать, что время валять дурака у Вальки имеется, а как что помочь, так его не дозовешься. Он попробовал было сказать, что если он, Валька, валяет дурака, кто ж тогда братца нянчит, но мама снова не стала слушать. Отобрала у Вальки деньги, положила в верхний ящик старого комода и закрыла на ключ.
Целый вечер проплакал он на своей раскладушке под яблоней. Это он-то не помогает? Он ничего не делает? И в самом деле обидно.
А сегодня мама сама разбудила его чуть свет:
— Давай беги тогда, если хочешь успеть красивого.
И вернула деньги.
Валька обрадовался, не знал, что и сказать, а мама притянула его к себе:
— Пойди, быстренько умойся. Ишь, глаза...
Кто его знает, что такое творится с Валькиной мамой: сперва поругает его, а потом плачет. Раскричится, не разрешит чего, а потом передумает. Да только все ненадолго: тут же она как будто начинает жалеть, что уступила. И снова начинается крик.
Валька и теперь бежал так, словно кто-то уже гнался за ним следом, чтобы сказать: какой там тебе петух? А ну, возвращайся домой, там поговорим!
Ряд, в котором продавали птицу, тянулся далеко, и он побежал мимо, почти не сбавляя хода. Здесь были все куры да утки, изредка попадались гуси или индюшки, но петухов он пока не замечал, а может, на бегу просмотрел? Валька решил, что обратно вдоль ряда он пойдет совсем медленно, будет интересоваться да спрашивать — что, если подходящий петух преспокойно лежит себе где-нибудь в мешке?
И вдруг он его увидел.
Он еще не рассмотрел хорошенько, куда тут издали, только заметил гребень да бороду, но он уже почему-то знал, что это по всем статьям тот самый кочет, о котором он столько мечтал.
Сердце у Вальки ударилось так, будто это оно подтолкнуло его вперед.
Он подбежал и замер возле маленькой старушки, которая держала петуха, обеими руками прижимая его к боку. Ей, видно, было тяжело, и она стояла чуть вскинувшись и отклонясь назад, и петух, выгнув шею над своей каштановой грудью, тоже отклонял назад голову с малиновым гребнем и большою огненной бородой и слегка косил рыжим глазом — как будто хотел рассмотреть изжелта-белые свои серьги.
Пальцы у старушки были широко растопырены на его крутых боках, на тугих крыльях, но она все равно боялась, что петух еще, чего доброго, может вырваться, а потому зажимала ему под мышкой хвост, но он
