— Да уж! Давай — за твой Bf-109F «Messerschmitt», чтобы он разил врагов, словно сияющий меч.
— Вот мы уже почти под Киевом, скоро захватим всю Украину. А там до зимы уж будем и в Москве…
— Эти русские дерутся отчаянно, и их много, но у нас — самое совершенное в мире оружие, а направляет нас стальная воля фюрера. Знаешь, Дитрих, ведь все, что я имею, дала мне НСДАП[33]. И буду воевать за это.
— И воюешь ты неплохо, смею заметить! Кстати, «Оборотень», хочешь увидеть результаты нашей работы?
— Конечно!
— Тогда берем мотоцикл, и поехали со мной, тут недалеко есть один бывший аэродром большевиков — мы совсем недавно положили туда свои «яйца».
— Поехали, только возьму эту «трещотку» с собой. Вдруг наскочим на какой-нибудь отряд недобитых большевиков. «Иванов» тут много по округе шляется. Фельджандармерия и СС отлавливают их, но все же еще много этих зверей пробивается к своим из окружения.
— Хорошо. — Дитрих фон Зальц на всякий случай расстегнул кобуру и проверил свой «вальтер».
До нужного места летчики ехали долго, пропуская многочисленные колонны войск на запруженной солдатами и техникой грунтовке.
Пыля, прошла рота солдат в закатанных до локтя серых кителях с имперскими орлами. Они четко выбивали пыль строевым шагом — так они успели уже промаршировать пол-Европы.
Лица не сияли, и не сверкали сапоги — они были такими же серыми, как и форма от въевшейся пыли. Тяжело грохали кованые подошвы сапог с короткими и широкими голенищами, бряцало оружие и амуниция.
Ревя и плюясь сизыми выхлопами, ползли широкие и приземистые, с короткими пушками на плоских башнях танки панцербатальона. В открытых люках торчали головы механиков-водителей, а на башнях — командиров в черной форме.
Лошади понуро тащили тяжелые 10,5-сантиметровые[35] гаубицы Kwk-18. Рычали моторами полугусеничные тягачи и трофейные «полуторки» с полевыми и противотанковыми пушками. А дальше шел обоз: вереница груженых автомобилей и телег с различными припасами.
Колонна гремела, грохотала, рычала и бряцала, растянувшись стальной змеей километра на четыре в длину.
«Какая роскошная цель для атаки с воздуха! — профессионально подумал Герман Вольф. И тут же ужаснулся собственным мыслям: — Och, mein Gott![36] Если такое случится, то тут будет настоящая мясорубка».
Видимо, такие мысли посетили и Дитриха, потому как он тоже поспешно задрал голову к немилосердно палящему солнцу. Однако единственным самолетом, кружащимся в небе, был посыльный «Физелер-Шторьх». Сейчас «Аист», а именно так переводится его название, выполнял функцию разведчика.
На краю обширного летного поля дежурил патруль полевой жандармерии. Три откормленных бугая с бляхами на груди серых гимнастерок и с карабинами за плечами курили сигареты, отдыхая в теньке от солнцепека.
— Halt! Was machen Sie? — Штабсфельдфебель выбросил окурок и подошел к офицерам.
— Мы — летчики, прибыли с инспекцией повреждений, нанесенным русской авиации в ходе бомбардировок.
— Яволь, проходите, — лениво откозырял жандарм.
— Пошли, сейчас ты узришь дело рук наших, — с затаенной гордостью сказал Дитрих фон Зальц.
То, что увидел гауптман Герман Вольф, он запомнил на всю жизнь.
Огромное взлетное поле было все изрыто воронками. Небольшой лесок в овраге рядом был сожжен дотла, лишь черные остовы в немом укоре тянулись к безжалостным небесам.
Но самое страшное зрелище двух немецких летчиков ожидало на аэродроме. Несколько сотен разбитых и сгоревших русских самолетов!
Задравши переломанные крылья к небу, стояли изуродованные истребители И-16 и «Чайки», распластались по полю остовы бомбардировщиков СБ-2 и ДБ-3. Среди этой техники было совсем немного новейших «мигов», «лаггов» и «петляковых». Сборище рваного и обгорелого дюраля… В воздухе стоял тяжелый запах дыма и сладковатый — сгоревшего мяса.
И во всем этом копошились оборванные и изможденные люди под охраной крепких, упитанных эсэсманов. Военнопленные занимались тем, что раскапывали и растаскивали обломки уничтоженной техники.
— Вот это дело наших рук, Герман! Если бы мы не разбомбили аэродромы русских, то они даже на этих устаревших самолетах могли бы нанести нам очень серьезный урон.
— Ты прав, Дитрих, ты прав…
Герман Вольф смотрел на военнопленных — ему почему-то было жаль их, вчерашних врагов. Лохмотья вместо гимнастерок, окровавленные заскорузлые повязки, прикрывающие гноящиеся на солнце раны. Они работали, словно куклы на веревочке, с обреченностью и тоской во взгляде. Казалось, для них уже все кончено и это уже не солдаты, а просто покорившиеся злому року люди.
К группе из троих красноармейцев подошел надзиратель-эсэсовец, ударил с размаху одного из них прикладом винтовки по спине. Просто так. Раненый с глухим стоном рухнул в пыль.
— Поднимайся, грязная русская свинья! Schtein auff! — Эсэсовец показательно передернул затвор, показывая, что сейчас случится с несчастным.
Двое работающих рядом пленных красноармейцев бросились помогать своему товарищу по несчастью. Внезапно один из них что-то быстро подобрал с земли и быстро поднес в ладонях надзирателю.
Тот успел только гортанно вскрикнуть — раздался взрыв. Герман Вольф и Дитрих фон Зальц инстинктивно бросились на землю. Когда пыль и дым осели, оба офицера Люфтваффе подбежали ближе.
Эсэсовец-надзиратель лежал в луже крови — левая рука была практически вырвана и чудом держалась на лоскутах кожи. Вместо ног у него было кровавое месиво. Двое русских пленников тоже были убиты. А вот третий внезапно застонал и открыл глаза.
— Оккупанты проклятые!!!
— Что он говорит? — спросил Вольф.
— Да черт его знает! — Дитрих фон Зальц достал из кобуры пистолет и прицелился.
Два выстрела слились в один. Русский, плененный, но непокоренный, дернулся и затих.
— С этими варварами иначе нельзя!.. — сказал Дитрих фон Зальц, пряча пистолет в кобуру. Но в его голосе промелькнула растерянность, совсем незаметная, но Герман, знавший друга уже давно, ее
