многочисленные монеты, собранные в монисто.
Велехов немного поколебался и протянул руку. Цыганка наклонилась к ней, как будто слепая, долго смотрела не нее, водила пальцем, потом отпустила.
– Ну? Долго жить буду? – с усмешкой спросил сотник.
– Того я не ведаю. Жизнь твоя в твоих руках.
– А другая цыганка мне гадала, говорила – до самой смерти не умру.
– То за деньги, – цыганка смотрела сквозь него, и глаза ее походили на бельма, – а я денег с тебя не возьму, казак. Не нужны мне деньги.
– Что так? Аль пахнут?
– Не в деньгах дело, казак, не в деньгах. Кто за деньги гадает, тот силу свою теряет. А тебе, казак, дорога предстоит, и дорога эта коротка, а в конце ее – острог. Смотри, не попадись в острог, если попадешь – не выйдешь, так и сгинешь без следа.
– В тюрьму, что ли попаду? За превышение скорости?
– Напрасно веселишься. Враг перед тобой. Такой, на которого и не подумаешь.
– Что за враг? – Велехов начал беспокоиться.
– Оглянись по сторонам – и увидишь. Берегись, казак, берегись, змея всегда в дом норовит вползти.
– Что за враг? Скажи – золотыми заплачу.
Цыганка потеряла вдруг всяческий к нему интерес, поднялась со стула.
– Ответь сам себе. Я вашего – не знаю.
Велехов попытался было пойти за цыганкой, но она скрылась на кухне, нырнув под стойку, а вместо нее из кухни вышел такой детина, что и не обхватишь.
– Чего надо, дорогой? – на чистейшем русском спросил он, – что ищешь, чего не терял?
– Да нет... Ничего.
Как только хлопнула дверь машины, Божедар, прикорнувший прямо на переднем сиденье, моментально встрепенулся:
– Пожрать есть?
Велехов передал ему пакет.
– Вот смотрю я на тебя и дивлюсь – тощий, как палка, а жрешь за двоих.
– А это у меня обмен веществ такой. Я могу несколько дней совсем не есть, рус, было и такое.
– Сачок ты... – сказал сотник, вспоминая армейские выражения.
– Сачок? – недоуменно переспросил Божедар. – объясни, рус? При чем тут сачок, им же... мух ловят.
– Нечего объяснять. Надо ехать.
– Это в ночь, что ли?
– В ночь, в ночь...
30 июня 2002 года
Висленский край, Варшава
«Летающая тарелка»
На улице – пестрая, сумбурная кипень толпы, какие-то крики, плакаты – графу было ни до чего, иначе он увидел бы, что все это – из-за него. С ходу, выскочив за дверь, он добежал до машины, сунулся – дурниной взревела сигнализация, привлекая внимание. Выругавшись, он отключил ее, завел мотор, направил машину на толпу.
Толпы было еще не так много. Увидев несущийся на них белый «ФИАТ», демонстранты дрогнули, бросились в стороны, кто-то догадался ударить по машине транспарантом, который мгновенно сломался, вслед полетели камни, презервативы с краской, один из которых сумел шмякнуться прямо на заднее стекло, залив его красным.
– Да провалитесь вы все!
Сразу за демонстрацией начинался затор, граф объехал его по тротуару, полициянты кинулись было за ним, да увязли в пробке, а так, как он, ехать не решились. Если бы поймали – прав за такие маневры не видать до конца жизни.
Вывернул на широченную Маршалковскую, тоже с нарушением правил, сразу понял – не проехать, улица стоит намертво, из-за демонстраций и начинающихся беспорядков встал уже весь центр. Припарковал машину, бросился бегом – пару раз он ловил на себе взгляды людей, но не понимал, что они означают. Збаражский ему не сказал, что его фото теперь красуется во всех утренних газетах, кроме официальных и консервативных. Диссиденты и левые, которые громили и клеймили судебную систему за ее ангажированность, непрозрачность, обвинительный характер[46], – осудили его до суда.
В «Летающую тарелку» – там по случаю утра почти никого не было – его впустили без промедления, пусть там и стояли на входе вышибалы, контролируя нежелательный элемент, но его впустили, возможно, потому, что он был в таком диком виде. Елена сидела в глубине зала за угловым столиком, растрепанная и жалкая. Рядом с ней – то ли половой[47], то ли еще кто.
– Что случилось?
Ответил половой.
– Пан... э... ваша дама не может заплатить за себя... и скандалит...
Злотые у графа были, отправляясь следить за паном Ковальчеком, он взял на всякий случай крупную сумму наличными, гораздо больше, чем мог потратить – мало ли. Деньги у него так и лежали – мокрым комком.
– Получи. Достаточно?
– Да...
Граф схватил Елену, ни слова не говоря, потащил к выходу. Она была какой-то расклеенной, даже не пыталась сопротивляться и обзываться. От нее сильно разило спиртным.
Улица – самые осторожные торговцы уже закрывают свои заведения, торговля нынче может закончиться плохо. Не протолкнуться на тротуаре – дороги стоят, люди идут пешком. Снова те же взгляды...
Осмотревшись по сторонам, граф увидел приткнувшееся у самого тротуара черно-желтое такси, небритый, усатый водитель небрежно курил, сбрасывая пепел на тротуар.
– За город поедешь, любезный?
– Какой-такой город, не видишь, что... а, простите, пан, будьте любезны. Доставим в самом лучшем виде.
Деньги делают с людьми чудеса...
– Зачем ты его убил?
Граф Ежи дернулся, словно от пощечины.
– Что?!
Елена подняла на него больные, темные глаза.
– Зачем ты это сделал, господи?.. Зачем?
Граф Ежи в бешенстве вскочил – несправедливые слова бились где-то под сердцем, причиняя боль.
– Йезус-Мария, и ты туда же! Как вам доказать, что я не убивал! Понимаешь – не убивал я его. Не убивал!!! С чего ты взяла, что я его убил?!
– Весь университет говорит.
– Да пускай говорит, ты что – им веришь?! Им, не мне?!
В бешенстве граф едва не выворотил кулаком кусок лепнины на садовой веранде – причудливом сооружении, сделанном в стиле древнеримского Капитолия, промежутки между колоннами которого можно было завесить легким тюлем, создавая интим. Острая боль привела в чувство – он вздрогнул, недоуменно просмотрел на сжатый до боли кулак, на разбитые костяшки, начал слизывать сочащуюся кровь.
– Я не знаю... Я ничего не знаю...
Он привез ее к себе в имение – больше было некуда. Почти километр тащил ее сюда, в эту беседку – водитель почему-то не поехал дальше. Он не понимал, что происходит – мир, ранее понятный, рушился со
