своей грамотности) и потому отправился не на эшафот, а в тюрьму Маршалси. Возможность подобного судебного решения является доказательством огромного социального преимущества грамотности в эпоху, когда и Чосер устным декламациям перед придворной публикой начинал предпочитать относительную камерность и уединенность книжного мира.
Не простым совпадением видится нам и то, что и года не пройдет после этих ограблений, как Чосер покинет свой кабинет смотрителя. Он мог предполагать трудоемкость своей должности, но вряд ли предвидел опасности, с ней связанные. Несомненно, что в его решении покинуть пост известную роль сыграла постоянная занятость; его могло раздражать отсутствие времени, необходимого ему для письма, особенно в период, когда он начал свой большой труд – “Кентерберийские рассказы”.
Однако высказывалось и предположение, что покинуть пост его попросили ввиду проявленной им неспособности исполнять обязанности на должном уровне, и предположение это небезосновательно: первая же бухгалтерская проверка его дел показала перерасход двадцати с лишним фунтов. Сменивший его на должности Джон Гедни, был усердным чиновником и, как свидетельствуют документы, выполнял свои обязанности с большим рвением и тщанием, нежели Чосер.
К этому времени относится написанное Чосером небольшое стихотворное послание:
Как верный слуга короны, Чосер, однако, награждается синекурой; в том же году он становится помощником лесничего в лесу Норт-Петертона. Трудно представить себе Чосера лесником, но это и не нужно: указанные земли были спорными, шло судебное разбирательство, и так как Чосер был хорошим знакомым обеих сторон, то скорее всего его обязанности тут сводились к роли арбитра в споре и примиряющего сторон. Мастерство его в таких делах было достаточно известно.
И все же по прошествии двух лет бурной деятельности он вступил теперь в период полу-отставки. Вместе с должностью смотрителя королевских работ он утратил большой доход и, видимо, должен был ужаться с личными расходами. Он все еще получал 10 фунтов годового содержания, пожалованного ему Джоном Гонтом, а в начале 1392 года был награжден еще десятью фунтами от имени короля “pro regard et bono servicio”[21]. Возможно, королевскому двору стало известно о его стесненных обстоятельствах. Большие суммы смотрительского жалованья, которые задолжало ему казначейство, тоже после некоторой задержки были ему выплачены. Но и после того он вынужден был прибегать к денежным займам, и по крайней мере об одном таком займе мы можем говорить определенно: летом 1392 года он занял 26 шиллингов 8 пенсов на срок в одну неделю. Столь краткий срок займа, странный в практике профессионального ростовщика Генри Мофилда, в настоящее время объяснен быть не может, но он служит подтверждением того, что по тогдашним меркам Чосер в этот период не может быть причислен к людям богатым. В последующие годы его также не раз привлекали к суду за мелкие долги, однако не стоит думать, что это каким-то образом умаляет его достоинство: система долгов и займов была прочно укоренена в культуре позднего Средневековья, и долги были там в порядке вещей. Чосер находился тогда еще в периоде поздних зрелых лет, но в отличие от более жизнелюбивых его героев, персонажей “Кентерберийских рассказов”, не помышлял уже ни о женитьбе, ни о любви. В одном из своих лирических стихотворений того времени, названном им “Безжалостная красотка”, поэт с прелестной иронией говорит о своем вновь обретенном целомудрии:
В тот же период он направляет стихотворное послание своему приятелю и коллеге по придворной службе Генри Скогану. В послании он жалуется на жизнь в Гринвиче возле устья Темзы:
Конечно, в жалобах этих звучат отголоски Овидиевых изгнаннических элегий, но нетрудно расслышать в них и ноты искреннего чувства.
В год оставления смотрительской службы Чосер использовал непривычный ему досуг для создания маленького полезного трактата, предназначенного в поучение и для забавы своего десятилетнего сына Льюиса. Произведение это называется “Трактат об астролябии”. Это старейшее из сохранившихся английских учебных пособий, обучающее пользованию научной аппаратурой. Описанная в пособии астролябия представляла собой искусно выполненную модель небесной сферы, по которой можно было проследить движение Луны и планет, определять местоположение небесных тел, по выражению Чосера, “высоту всего, что являет нам небо” и решать практические задачи, связанные с астрономией и наблюдением за звездным небом. Бедный оксфордский студент из “Кентерберийских рассказов” тоже имел астролябию, которая “ждала его уменья”. По прошествии стольких лет трактат нелегок для восприятия и усвоения.
Чосер и сам извиняется в прологе за “странные чертежи и трудный слог”, но при этом текст явно подгонялся к уровню понимания десятилетнего мальчика эпохи Средневековья, и это уже само по себе есть свидетельство прогресса в тогдашней педагогике.
Чосер начинает трактат милым обращением: “Сынок мой Лоуис, имея немалые доказательства способностей твоих к наукам о числах и пропорциях, по размышлении осмеливаюсь настоятельно просить тебя изучить сей трактат об астролябии”. Следующий за этим текст можно смело причислить к лучшим образцам средневековой научной прозы на английском языке. Он ясно свидетельствует о хорошей осведомленности поэта в последних достижениях того, что он называет “новой наукой”. Чосер обладал практическими знаниями в области как астрологии, так и астрономии, а из его ссылок и упоминаний можно сделать вывод, что он не чужд был и современной ему медицины.
Существует предположение, что через год после “Астролябии” им был написан и еще один научный труд о расположении семи планет, содержащий геометрические расчеты. Идея эта не очень обоснованна и базируется лишь на пометке: “Источник Чосер” возле даты “декабрь 1392”. Правда почерк, которым написана рукопись, также схож с почерком Чосера, что подкрепляет предположение. Но кто бы ни был автор этого труда, Чосер или не Чосер, труд, по крайней мере, свидетельствует о том, что научные штудии в кругу, который мы можем назвать “кругом Чосера”, имелись и были распространены. Современники Чосера, такие как Ральф Строуд и Джон Гауэр, интересовались последними открытиями астрономии и математики, считая эти науки непременной частью общего образования, “Профессионалами”, или “специалистами”, в этих областях они не являлись, но интерес их показывает, как далеко вперед шагнуло образование в городской культуре того времени. В этом смысле они предвосхитили “лондонских гуманистов” конца XV века.
Но самый главный труд Чосера был еще впереди. Поэмы, составившие его “Кентерберийские рассказы”, он начал писать, как мы видим, еще до того, как заступил на должность смотрителя королевских работ, но только в период своей полуотставки он заимел досуг для обдумывания композиции произведения. За письменный стол он садился чаще в Гринвиче, чем в Лондоне, и, как результат, адресовал он свой труд самой широкой из аудиторий. В тексте “Рассказов” содержатся доказательства того, что предназначалось произведение читателю, а не слушателю. Так он обращается к воображаемому читателю:
а в “Прологе Мельника” дает этому читателю совет:
Его муза теперь – это не муза представления, ей чужды декламация и пафос, она стала степеннее, и речь ее льется спокойнее и размереннее.
Так Чосер, осознав всю характерность созданного им образа батской ткачихи, расширил ее роль в одной из главных поэм, добавив туда еще несколько стихов, а позднее упомянул ее в рассказах Студента и Купца, сделав тем самым ее образ еще более ярким и запоминающимся. Вообще осознание важности того или иного персонажа уже после его создания для художника не редкость, не редкость и отношение к нему как к
