Ричард Хэк
Герцогиня cмерти. Биография Агаты Кристи
Таинственное происшествие в Ньюлендз-Корнере
– Ты прекрасна, ты волшебно прекрасна. Обещай мне, что навсегда останешься прекрасной.
– Но ты ведь так же будешь меня любить, даже если не останусь?
– Нет, не так. Не совсем так. Обещай же. Скажи, что всегда будешь прекрасна.
3 ДЕКАБРЯ 1926. Отодвинув тяжелую бархатную портьеру, Агата Кристи старательно всматривалась в темноту Над дорогой клубился столь обычный для декабрьского Саннингдейла туман, подползал к парковочной площадке. Агата ненавидела туман, ненавидела неодолимую назойливость, с какой он обволакивал знакомые силуэты, придавая им зловещий, угрюмый вид. Она зябко поежилась и снова тщательно расправила портьеру, чтобы в спальню не проникла вечерняя промозглая сырость. Был десятый час, и Агата знала, что ее муж больше никогда сюда не вернется.
После двенадцати лет замужества миссис Агата Мэри Кларисса Миллер Кристи, тридцати шести лет от роду, автор нескольких детективных романов, была знаменита и одинока. Конечно, она находилась не одна в этом притихшем кирпичном особняке по имени Стайлз, таком огромном. В соседней комнате спала Розалинда, ее семилетняя дочь, а внизу завершала обычные хлопоты горничная Лили, тоже собиравшаяся лечь. Примерно через час из Лондона должна была приехать Шарлотта Фишер на последней электричке. Это ее секретарь и гувернантка Розалинды, человек весьма пунктуальный. Она прибудет скорее всего уже через сорок минут.
Обычно Агата с радостным нетерпением ждала Шарлотту, самую близкую свою подругу. Еще вчера вечером они с Шарлоттой (по-домашнему – Карло) танцевали чарльстон, по крайней мере, пытались танцевать, неподалеку от дома, в Эскоте, где вместе занимались в танцевальной студии. Милая Карло. Преданность за почасовую оплату.
Непременно нужно оставить Карло записку, объяснить, на что она уже почти готова решиться. Но как объяснить, что твоя жизнь кончена? Как объяснить, что тебе уже невмоготу пустота одиночества?
Подойдя к письменному столу, Агата взяла почтовую карточку и самописку, вывела “Дорогая Карло”, но никак не могла сообразить, что же писать дальше. Писательница, у которой нет слов. Даже в эту минуту она не удержалась от ироничной усмешки. Агата выпустила восемь книг, но по-прежнему писание давалось ей с трудом. Сюжеты придумывала легко, играючи. Зато потом, когда надо было все логически выстроить, свести концы с концами, начиналась каторжная работа.
Первую книгу не удавалось опубликовать несколько лет, однако, когда она в конце концов стала продаваться во всех магазинах, тридцатилетняя Агата и не помышляла о писательской карьере. Муж тоже тогда не принимал ее увлечение всерьез. Считал ее детективные истории дамской забавой вроде вышивания или разведения цветов. Ну да, ерундовые “пустячки”, такие же нелепые, какой казалась ему теперь и сама жена.
А ведь когда-то их отношения были совсем другими. В том декабре 1914 года, когда Агата Миллер сбежала из дому с Арчибальдом Кристи, она была бесконечно счастлива, ее грезы о сказочной, невероятной любви стали явью. Он, высокий красавец под стать киногероям, бравый летчик из Королевского летного корпуса. Арчи ухаживал за Агатой два года, и все это время она не могла думать ни о ком другом. В ту пору кожа ее была безупречно гладкой, рыжие кудрявые волосы были роскошно длинными. Высокая, статная (тогда худосочные девицы еще не были эталоном), она мечтала остаться с Арчи навсегда. По правде говоря, суженый ее с самого начала не любил разговоров о будущем, она же упорно не желала замечать, что его волнует не столько долговечность брака, сколько долговечность красоты жены. “Обещай мне, что навсегда останешься прекрасной”, – процитирует его позже Агата в одном из своих романов.
Всецело доверившись мужу, она тем не менее никогда не показывала ему свои опусы, да он и не стремился их читать. Такой уж Арчи человек. Когда бравый летчик стал начинающим финансистом, то все его мысли сосредоточились лишь на собственной карьере, и робкие надежды Агаты хотя бы на улыбку или комплимент терялись в сумраке равнодушия. С каждым годом Арчи отдалялся от нее все больше, вечерами предпочитал торчать в лондонском клубе, а выходные проводил в гольф-клубе. Агате катастрофически не хватало его внимания и поддержки. Но чем старательней она налаживала отношения, тем сильнее ее муж рвался прочь. Однако же она вопреки обидам и печалям кропала книгу за книгой, и благодаря гонорарным отчислениям (хоть и не ахти каким) наладилось семейное финансовое благополучие, впрочем, в данный момент опять возникли трудности…
“Так вот к чему все пришло”, – подумала она, осматривая неуютно тихую комнату. Почувствовав у ног легкую возню, она протянула руку вниз, чтобы погладить своего любимца, жесткошерстного терьера Питера, в ответ пес благодарно лизнул ее пальцы. Но хозяйка почти не почувствовала прикосновения влажного горячего язычка, ее сознание словно было окутано несколькими слоями ваты, мысли путались. Бог с ними, с мыслями, пора уже покончить со всем этим, и быстрее, пока разумные доводы не охладили ее решимость.
Стянув с пальца кольцо, Агата положила его в шкатулку, стоявшую на столе из красного дерева, там его сразу найдут. С опущенной головой, будто ее мучил стыд, Агата медленным, но уверенным шагом направилась в комнату дочери. Зайдя внутрь, молча посмотрела на Розалинду, которая мерно дышала во сне, по-детски крепком и спокойном. Агата поцеловала дочь в лоб, обычный вечерний ритуал, точно так же когда-то целовала Агату ее мать. Агата вышла из комнаты и только тогда позволила себе вспомнить запах фиалкового одеколона, которым веяло, когда мама наклонялась над подушкой. Агата утерла слезы, вмиг подступившие к глазам.
Восемь месяцев назад все было иначе. Была еще жива мать Агаты, Клара, которая жила в Эшфилде, это их фамильное поместье в Торки. Вот она знала бы, как нужно действовать. Клара всегда была уверена: она точно знала, что и как нужно делать.
Она была властной и несговорчивой. И все равно тогда, в апреле двадцать шестого, внезапная смерть семидесятидвухлетней матери ввергла Агату в жесточайшую депрессию, лишила ее обычного жизнелюбия и стойкости. Боль приглушали лишь серые мутные струи отрешенности. “Иногда так хочется покинуть свое тело, – однажды сказала ей Клара, все чаще болевшая. – Так хочу вырваться из этой тюрьмы”. И Агата, как ни странно, понимала ее.
В моменты испытаний на помощь Арчи рассчитывать не приходилось. Он панически боялся бед, так честно и говорил, “терпеть не могу болезней, смертей и прочих неприятностей”. И ни малейшего желания хотя бы посочувствовать, Арчи предпочитал все переводить на шутливый тон. Буквально сразу после смерти Клары он предложил съездить в Испанию. Там “будет весело”, так и сказал. Это путешествие хорошо Агату “отвлечет”.
Отвлечет? Но Агата не хотела отвлекаться. “Я хотела побыть со своим горем, переболеть им”, – говорила она. Муж остался в Лондоне, Агата одна поехала в Торки (три часа пути), ей самой пришлось закрывать дом, тихую, волшебную гавань своего детства. Невыносимо. Стоило тогда подняться на крыльцо, как боль налетела, словно буря. Агата, сжав зубы, пробивалась сквозь этот натиск, еле держась на ногах, шаркая домашними тапочками. Хотела побыть в Торки несколько недель, а не месяцев. В результате пробыла полгода.
Арчи заявил, что ездить на выходные в Эшфилд – это жуткая морока, предложил отправиться в августе в Италию, в Алассио, тихий курортный город на берегу Генуэзского залива. Агата тут же согласилась в надежде, что путешествие возродит былую любовь, она вцепилась в эту мысль. И когда Арчи все же прикатил на машине четвертого августа в Эшфилд, то обнаружил, что жена его уже упаковала чемоданы, приготовившись к двухнедельному курсу минеральных ванн и косметических процедур. Она что-то возбужденно бормотала, она не утихала, словно потревоженный пчелиный рой. Уж лучше бы молчала.
Арчи показалось, что его благоверная не совсем в себе, да и вид у нее был удручающе болезненный. В письмах она действительно писала, что не может спать, что нет аппетита, что ее одолевает отчаяние, но только когда она торопливо выбежала его встречать, он осознал, до какой степени это все серьезно. Совершенно потрясенный, Арчи стал говорить о каких-то ненужных пустяках, был светски любезен, и только…
