и черноглазая Оля… Командировка в Москву. Третий этаж… три звонка…

1

Как вы, наверное, успели заметить, аббревиатура «СВГК» означает «Ставка Верховного Главнокомандования». Возможно, поэтому 9-й автополк СВГК швыряли с одного конца линии фронта на другой, не жалея ни машин, ни бензина, заставляя совершать длиннейшие пустопорожние рейсы. Впрочем, что-то почти все время перевозилось: если не для фронта, то для тыла, а то и для личных нужд какого- нибудь большого начальства. (На полную катушку перевозки развернулись позднее, когда война окончилась…)

После доблестной победы над чеченцами и ингушами полку приказано было двинуться на новых машинах в Белоруссию, которую только-только начали освобождать. Там был он придан 16-й воздушной армии, и в том, что за годы войны ее самолеты совершили около 280 тысяч боевых вылетов, что многие соединения стали гвардейскими, что свыше 27 тысяч военнослужащих получили награды, а 200 стали «героями», некоторые из них даже дважды и трижды (но все же меньше, чем пятикратный «герой» Л.Брежнев), — была немалая, видимо, заслуга и 9-го автополка, доставлявшего в эту армию горючее и боеприпасы.

Однако если во время войны и сразу после нее Юрию лестно бывало слушать или воображать что-то о своей, пускай крошечной, роли во всем этом, то впоследствии — хорошо это или плохо — разговоры на подобную тему вызывали у него лишь скуку, а то и раздражение… Но, собственно, почему? Не думаю, чтобы нормальный американский или английский офицер испытывал стыд или неловкость за то, что ему пришлось принимать посильное участие в войне. Скорее, наоборот. Потому что знал, ради чего это делал, и уж, конечно, не сожалел о том, что получилось в результате. Другими словами, потому, что этот офицер был нормально патриотичен. С Юрием обстояло не так. Разумеется, он не мог и подумать произнести те слова, что выкрикнула несчастная Зина в его нетопленой московской квартире зимой 41-го: «Пускай бы уж немцы победили!..» Но чем больше отдалялась война, тем сильнее становилась горечь от сознания, что всё получилось навыворот — «все не так, ребята», как позднее пел Владимир Высоцкий… Словно бы страна, и армия, в которой Юрий служил, не вышли победителями, а платят за что-то и кому-то — если не репарациями, то внутренним раздраем и раздрызгом, а также бедственным унизительным положением по сравнению со страной побежденной… (Впрочем, почему я употребляю выражение «словно бы»?..)

Мы, как слепцы, сраженные войной, Бренчим все той же нищею струной… Когда бы знать, за что я воевал, То лучше б сразу: хлоп — и наповал: В кубанских плавнях, в Крйстцах, под Москвой, Или под Веной — в землю головой… И даже страшной мыслью согрешу — За что прощенья у людей прошу: Что лучше был бы я сожжен в печи, Или в лубянской каменной ночи Расстрелян пьяным парнем из ЧК, И кровь стекала б в землю с желобка; Иль в душегубке бы угарный газ Меня от этих унижений спас — От дикой боли за свою страну, Где натянули до конца струну, Где обездолен равно — конный, пеший… Вот он — предел, его же не прейдеши!

(Это написано уже в 1991 году — конечно, под настроение, но, увы, и в последующие годы Юрий не мог бы, при всем желании, взять обратно эти греховные слова.)

Путь полка из-под Владикавказа на 1-й Белорусский фронт шел через Ростов — Харьков — Киев… Сотни километров разбитых дорог; разрушенные города и поселки; голодные, плохо одетые люди — но радостные, благодарные, воодушевленные.

В Святошине под Киевом Юрий с удивлением увидел то, о чем читал, что «проходил» по учебникам — «НЭП», новая экономическая политика в ее первозданном виде. Иначе говоря, местные власти разрешили там частную торговлю, и на фоне полной разрухи мгновенно появилось все или почти все — даже белые булки и собственные парикмахерские. Но длился этот разгул недолго: нэпманские рецидивы быстренько прикрыли.

Дальше были города Нежин, Бахмач, Чернигов, Жлобин…

И вот уже Белоруссия. Рогачев, Бобруйск… (Где двадцать лет назад родилась будущая жена Юрия.) 9-й автополк продолжает двигаться на запад, в сторону Польши, в составе 1-го Белорусского. Деревни, поселки, города мелькают перед глазами: многие из них приходится проезжать по несколько раз — подвозя в наступающие части различные грузы. Впрочем, главной заботой остается 16-я Воздушная, а значит, горючее и снаряды.

Наши всё время наступают, поэтому общее настроение улучшилось, хотя у Юрия свои беды. Бывший приятель, а ныне «закадычный» враг комбат Шехтер все-таки выпер его из батальона (удивительно, что не раньше); Юрий сделался командиром другой роты, и не стало у него помпотеха Мерсье, командиров и водителей, к кому он так привык, на кого с таким удовольствием наседал: ругал, хвалил, и кто отвечал ему — он чувствовал это — взаимной симпатией. Во всяком случае, многие.

Бобруйск, оставленный немцами, запомнился больше всего количеством бумаг, разбросанных как раз в том месте, где остановилась его рота. Горы записных книжек, блокнотов, канцелярские книги, какие-то ведомости, бланки и еще непонятные рулоны тонкой бумаги, на которой и писать-то нельзя. Опытным путем — впрочем, эта штуковина никому не пришлась по душе, если можно так выразиться, — удалось определить, что она не что иное, как туалетная бумага. (Ай да фрицы… мать их… что придумали! Мало им ихней «Фолькишер беобахтер»? Мы же от нашей «Правды» не отворачиваемся!)

Юрий подобрал оборванный блокнот-календарь, начинавшийся с воскресенья 21 мая. (Восход солнца 3.50, заход — 19.58; восход и заход Луны… Материнский день, двадцать вторая неделя года… Обо всем пишут, гады!) Почти против каждого числа владелец делал какие-то записи, Юрий их не разобрал, но увидел, не без злорадства, что обрывались они на среде 21 июня — начало лета, 26-я неделя года… А 29-го июля Бобруйск был взят нашими войсками. Наверное, капут этому немцу-аккуратисту.

На чистых листках блокнота, когда Юрий попал в госпиталь с новым приступом малярии и высоченной температурой, он продолжил свои литературные опыты, похеренные еще в тринадцатилетнем возрасте.

Нужно сказать, мастерство его с той поры не слишком выросло. Судите сами… Он писал:

«Пятый час жаркого июльского дня. Подмосковный городок Пушкино. В это время Таня обычно возвращалась домой на одну из окраинных улиц. Уже около двух лет Таня живет одна — в дни нависшей над Москвой угрозы ее мать уехала к своим родственникам в Башкирию. Таня уезжать не захотела и осталась работать в Пушкино секретарем нарсуда. Пройдя через аккуратный садик, через прихожую с стоящими на лавке ведрами, Таня вошла в первую из двух комнат, составлявших небольшой домик, собственность матери, сняла шапочку и первым делом приступила к уборке…»

Дальше рассказывалось, что у нее «серьезное типично русское лицо с русыми волосами и вздернутым носиком…» и что, «глядя в зеркало на свои глаза, она вспомнила другие, ставшие всего три дня назад

Вы читаете Мир и война
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату