едва не забыл главный его трофей: две простыни! Две чистые, чуть ли не шелковые, во всяком случае, очень мягкие, желтоватые простыни, которые недрогнувшей рукой он вынул из стопки белья на комоде… Заслужил он, черт возьми, после нескольких лет валянья на собственной шинели или полушубке, на жестких одеялах, грязных матрацах и автомобильных сиденьях, — заслужил он право понежиться на самом настоящем постельном белье?! Да или нет?..
Капитуляцию Германии ожидали уже со дня на день. В самом конце апреля в теплый солнечный полдень Юрий сидел с несколькими офицерами полка в каптерке одной из рот в опрятном крашенном зеленой краской одноэтажном бараке. Если подумаете, что на столе у широкого окна стояли бутылки со шнапсом или с австрийским вином, таким легким на первое ощущение, но после которого ноги перестают тебя слушаться, — если решите так, то ошибетесь. На столе лежало несколько пистолетов: немецкие восьмизарядные парабеллум и вальтер, американский браунинг, наш «ТТ» (Тульский Токарева), еще какие- то, и собравшаяся компания вместе с пожилым солидным старшиной роты Баранниковым оживленно обсуждала сравнительные достоинства оружия.
Очень горячился командир одного из взводов, маленький стройный бакинец Бабаев. Когда он в очередной раз демонстрировал какой-то из небольших пистолетов, щелкая затвором, осуждая его за «слабину», внезапно раздался выстрел. Пуля прошла возле ноги Юрия — тот сидел на табурете посреди комнатенки, заложив ногу за ногу. Никто не испугался, но Юрий все-таки отобрал на всякий случай пистолет у Бабаева, а сам подсел к столу. Справа от него оказался старший лейтенант Заломов, за ним возвышался старшина, слева сидели или стояли еще два-три человека. Разговор продолжался все о том же. Юрий уже собрался вытащить из кобуры и выложить на стол свой довольно тяжелый венгерского, как ему кто-то сказал, производства пистолет, чтобы обсудить и его достоинства и недостатки, как тот же Бабаев схватил «ТТ» и с патриотическим возгласом: «Да что там все эти заграничные! Вот наш родной…» снова стал производить с ним какие-то манипуляции.
— Хватит щелкать, — успел сказать Юрий.
И тут еще один выстрел. Громче, нежели первый, потому что пуля вылетела из ствола «ТТ».
Опять никто особенно не реагировал — что, они выстрелов не слыхали? — однако Юрий обратил внимание: по лицу его соседа справа пробежал привычный тик, и услыхал, как тот произнес неестественным театральным тоном — так порою говорят дети, когда играют в войну, или просто плохие актеры:
— Убили… — И старший лейтенант Заломов начал падать со стула.
Его тут же подхватили. Больше он ничего не говорил, глаза были закрыты. Пуля прошила его насквозь, через левый бок в правый, и закончила путь в ножке стола.
Кто-то побежал за машиной, другие — за фельдшером. Заломова отвезли в санчасть полка, где он, не приходя в сознание, часа через два скончался.
Его похоронили 2-го мая тут же, в парке. Юрий командовал прощальным салютом, трижды выкрикнув слово «Огонь!»
И еще одна смерть произошла в их батальоне за несколько дней до окончания войны: застрелился дневальный по казарме молодой белобрысый солдатик Ковалев. Пальцем босой ноги нажал на спусковой крючок винтовки. Зачем? Почему?.. Ответ он унес с собой тоже в землю Австрии.
На долю Юрия выпало написать родным, что оба «погибли при исполнении служебных обязанностей, о чем с прискорбием сообщает командование полка…»
А потом он должен был писать пространное объяснение: ведь Заломов убит у него на глазах, Юрий же был там старшим по должности и по званию. Дознание вел полковой сотрудник «СМЕРШа», неплохой малый, и для них обоих не было никакого сомнения в том, что лейтенанта Бабаева нужно всеми силами выгораживать, спасать от ареста и тюрьмы — Заломова все равно уже не вернуть, зачем же гибнуть двоим… Несчастный случай… Роковой выстрел… Разболтанность… Несобранность… Непредвиденные обстоятельства… Все, что угодно, только не преступление!..
Так, примерно, и писал Юрий в своей объяснительной записке, к которой присовокупилась «боевая характеристика» Бабаева, где тот выглядел — да и в самом деле был — чуть ли не лучшим в полку офицером, без единого прегрешения, примером для всех и каждого; человеком, тяжело пережившим свой страшный, но нечаянный поступок…
В общем, кончилось тем, что в отношении Бабаева дело было прекращено, однако, чтобы случившееся не осталось совсем без последствий, приказом командира полка на капитана Хазанова было наложено суровое наказание: «домашний» арест на десять суток с вычетом из зарплаты — за проявленную халатность… (Надеюсь, читатель догадается: в «доме» Хазанов десять суток не сидел и из его мизерной зарплаты, которая в основном переводилась по аттестату родителям, ничего не вычитали. Не по высоким гуманным соображениям, просто по причине вселенской «туфты».)
А 9-го мая окончилась война. И снова палили в воздух, сейчас уже без всякой команды, и пили австрийское вино, и Юрий на пути из штаба полка, где узнал о капитуляции Германии, свалился с велосипеда и мирно проспал часа два на траве — после чего у него (ох, эта славная наша традиция, которую мы привезли с собой в парк Франца-Иосифа!) не оказалось ни велосипеда, ни фуражки…
А потом пили и гуляли в замке на территории их батальона уже в более тесной компании: офицеры, старшины, писарь Наташа. Правда, без командира батальона — с Юрием у них так и не наладились отношения; не помог даже общий приятель, тоже бывший слушатель Академии, который служил в штабе фронта и чуть ли не специально пожаловал к ним из Вены — мирить их.
С Наташей у Юрия все сошло на-нет — без всяких ссор, просто само собой. Ни одна из сотни комнат замка не стала свидетельницей их любовных утех. Зато под старинными сводами нередко звучала исполняемая не вполне стройными голосами, среди которых не в худшую сторону выделялся голос капитана Хазанова, песня Дунаевского о Москве. И особенно призывными и дорогими были тогда для Юрия последние две строчки каждой строфы, которые он выводил с неподдельным чувством: «Дорогая моя столица! Золотая моя Москва!»
До встречи с ней оставалось около десяти месяцев.
3
Итак, война окончилась. Великая Отечественная для Советского Союза, для всех остальных — просто 2-я мировая. Разумеется, никаких выводов, обобщений, умозаключений Юрий не делал — не тот возраст, не тот склад ума, да и большое, как известно, куда лучше видится на расстоянии, а его-то еще в помине не было. Копошились, пожалуй, всякие разрозненные мыслишки: что очень уж много потерь, что было бы хорошо пораньше остановить немцев, что жутко много наших пленных, репатриированных или, как их называют, «перемещенных лиц». (Ох, сколько у нас этих самых лиц было и есть: перемещенные, еврейской национальности, кавказской национальности, без определенного места жительства!.. Не население, а сплошные лица.)
О тактике и стратегии военных действий, о крупных военачальниках никакого мнения у Юрия не составилось. Кроме расхожего: такой-то молодец, сила (например, Жуков, Конев, Рокоссовский), а такие-то послабей (Тимошенко — «герой» похода на Западную Украину в 1939 году, увязший потом в Финской войне, проваливший вместе с маршалом Малиновским Харьковскую операцию 42-го года; «старики» Ворошилов, Буденный…). Разве мог тогда Юрий предположить, о чем станут говорить и писать полвека спустя: об их бездарности и жестокости, о том, как они «сорили» солдатами, как отправляли без разбора под снаряды и пули — скорее, скорее!.. Как гоняли зимою вброд через реки — скорее, скорее!.. Как подталкивали сзади отрядами внутренних войск — скорее, скорее!.. Все для того, чтобы к очередному празднику, к очередной годовщине взять населенный пункт, доложить усатому главнокомандующему, а потом облегченно вздохнуть, напиться в лоскуты и залечь на койку с очередной ППЖ, полевой походной женой, в ожидании очередного ордена… А еще станут писать о том, как эти прославленные генералы и маршалы вагонами вывозили немецкое добро к себе на квартиры и дачи, как крохоборничали много позднее, не желая отдавать ничего, не только из награбленного, но и полученного во временное пользование от государства. (Как в случае с одним знаменитым маршалом — какие-то разнесчастные холодильники.)
Но это потом… Потом будут и уточненные цифры общих людских потерь. (Как всегда, тоже, наверное,
