— Прячусь от плохих людей!.. И почему они все как-то смотрят на меня?.. Иди, мамочка, сюда, спрячемся вместе, и нас никто не увидит!.. О боже мой, какие люди неискренние, мамочка… Все играют в жизни… И все говорят неправду… Но мне правду говорят сны.
— Нинуся, какие сны, что ты говоришь?! — Ольга взяла дочь за руку. — Посмотри, как много в жизни прекрасного! Эти травы, и цветы, и бабочки и стрекозы! И сколько в вашем классе замечательных девочек! Разве они все говорят неправду? Этого не может быть!.. И в нашей семье никто не говорит неправды. Я не потерпела бы этого. И не нужно ничего выдумывать. Пойдем домой, я приготовила вкусный ужин, мы тебя уже заждались…
Нередко Нина выбегала в сад, танцевала среди деревьев или вставала на носки и отчаянно махала руками, пытаясь «взлететь». То она говорила, что «нельзя наступать на тени животных — они могут умереть», то писала «письмо бабушке», которой давно не было в живых; и все вечера напролет просиживала у старого «Рекорда» — прислонится щекой к радиоприемнику, слушает, улыбается своим красочным фантазиям, неотвязным плавающим мыслям. Музыка околдовывала, парализовывала ее чувство реальности. Иногда Нина представляла себя пианисткой, играющей в светлом зале, где танцевали принцы с принцессами; в такие минуты ее глаза стекленели, а пальцы бегали по невидимым клавишам. Эти воображаемые картины делали Нину и счастливой и несчастной. Счастливой — потому что она жила в выдуманном мире, а несчастной — потому что она не находила контакта с окружающей действительностью, никак не могла связать свой маленький мир с остальным огромным миром.
И поселковые женщины не раз говорили Ольге, что «у Нины какие-то странности».
— Она немного необычная девочка, — защищала Ольга дочь. — Впечатлительная, хрупкая… Потом, знаете, сложный переломный возраст.
Ольга делала все возможное, чтобы «заземлить» Нину, «закалить» ее характер: по утрам поднимала делать гимнастику, вечерами звала играть в волейбол с поселковой молодежью, часто каталась с ней в аметьевских оврагах на лыжах. Несколько раз ездила с Ниной в город на каток, где брала напрокат коньки и просила молодых людей «покататься с ее дочерью». Чтобы оградить дочь от насмешек, Ольга посылала Леонида встречать ее из школы, а однажды собрала всех ребят в поселке и строго отчитала:
— …Я все ждала, когда у вас пробудится совесть и вы перестанете называть Нину всякими словами, но вижу, вы бесчувственные. Запомните — никакая она не «цыпочка» и не «воображала»! Она хорошая девочка. А если она чего не умеет, так научите. Вы же должны быть ее друзьями… А она научит вас тому, чего не умеете вы. Например, танцевать и петь… И Нина прекрасно бегает на лыжах. Я уверена, она вас всех перегонит. Попробуйте соревноваться!..
В школе Нина была отличницей; учителя говорили о ее способностях, примерном поведении, прилежании, но и отмечали «необычность, некоторое отклонение от нормы» — «задумчиво- сосредоточенный взгляд», «витание в облаках», «забывчивость». Зато в районной библиотеке, где Нина брала книги, ее нахваливали без всяких оговорок; библиотекарши называли «самой вежливой, образцовой читательницей»; по воскресеньям ей даже доверяли принимать и выдавать книги. Одно время Нина решила организовать детскую библиотеку в поселке, собрала книги, завела картотеку на ребят, но читателями стали только дети Сладковых, остальные посмеялись над затеей «цыпочки».
Все свободное время Нина читала классику, писала альбомные стихи, слушала по радио музыку и постоянно просила родителей записать ее в музыкальную школу, но музыкальная школа находилась слишком далеко, в центре города, а на инструмент не было денег. Ольга решила найти репетитора и по объявлению познакомилась с пианисткой Чигариной.
Галина Петровна Чигарина, эвакуированная ленинградка, была нервной женщиной с болезненным воображением, но с доброжелательной улыбкой и мягким плывучим голосом. Она жила недалеко от Нининой школы на пятом этаже в коммунальной квартире, и соседи постоянно жаловались на ее музицирования домуправу. Галина Петровна носила старомодные платья и широкополую шляпу; она была некрасивой женщиной, но ходила как королева, с балетной осанкой и, когда шла, не смотрела по сторонам; за ней тянулся шлейф резкого запаха духов. Когда она шла по улице, девчонки показывали ей язык, а мальчишки свистели, засунув в рот пальцы.
Еще более гнусно вели себя соседи пианистки — они безжалостно подтрунивали над ней, без всяких границ дозволенного; посмеиваясь, говорили, что заходил, мол, ее Петр Иванович и обещал заглянуть попозже. Галина Петровна опускала голову, обмякала, «не говорите глупостей», — бормотала и спешила в свою комнату. Но в комнате все же подходила к зеркалу, надевала вечернее платье, пудрилась, прихорашивалась, то и дело поглядывала в окно.
Хромоногий Петр Иванович никогда и не замечал Галину Петровну, и вообще не знал о ее существовании; с утра все его мысли были направлены на свалку, где он выискивал «стоящие вещи», которые потом продавал на барахолке, а вечером, демонстрируя праздную лень, потягивал пиво в пивной.
Вначале только жильцы дома злословили над «чокнутой пианисткой», но со временем ей не давала прохода уже вся улица. Особенно изощрялись мальчишки, они неосознанно отпускали зловещие шуточки:
— Теть Галь! Он все спрашивает о тебе. Сказал, чтоб ты приходила в пивную.
Одинокой больной женщине было нетрудно внушить несуществующую любовь; она стала рассказывать своим ученикам о любви Петра Ивановича, о его благородной душе…
Галина Петровна нашла у Нины «исключительные способности» и взяла ее в ученицы.
Несколько дней спустя, направляясь к пианистке на урок, Ольга с дочерью внезапно услышали истошный крик и увидели женщину на противоположной стороне улицы, она кричала и смотрела в сторону дома Чигариной. Вскинув глаза, Ольга оторопела: от подоконника пятого этажа, как-то легко и невесомо, точно в замедленной съемке, отделялась Галина Петровна. Босая, в розовой блузе и длинной темной юбке, она летела вниз, и ее длинные волосы вились, как нераскрывшийся парашют. Она падала и придерживала рукой вздувшуюся юбку.
После этой трагедии Нина потеряла всякий интерес к занятиям в школе, дома перестала делать домашние задания и только и ждала, когда по радиоприемнику начнут передавать классическую музыку, чтобы перенестись в прошлый век. Нина все больше замыкалась в себе, все чаще переносилась в прошлый век; ей казалось, что ее никто не понимает и она никому не нужна, что все в мире несправедливо и жестоко.
В семье постоянно не хватало самого необходимого: еды и одежды, керосина и дров; часто перед зарплатой приходилось занимать деньги у соседей и сослуживцев. Анатолий всегда вовремя отдавал долги, и потому имел несколько постоянных кредиторов. Чтобы как-то поправить бедственное положение, на лето Ольга сдала одну из комнат летчику с женой. Другого летчика приютили Дуровы.
Летчики — красавцы в фуражках и кожаных куртках, всегда гладко выбритые, благоухающие одеколоном — три дня жили в казарме при аэродроме, на четвертый приходили ночевать; иногда заглядывали только на пару часов — рассыпая шуточки, чмокали жен в щеки и снова уходили на работу. Их молодые жены, пышнотелые украинки, были беременны; мучились от безделья и переживали небрежное отношение мужей. Вечерами они собирались у Ольги, и «сердечная, умная и добрая женщина» читала им прекрасные житейские лекции. Ей, почти сорокалетней, много пережившей, но сумевшей сохранить веру в себя и людей, все любовные обиды казались малозначащими. К Ольге по-прежнему тянулись — так тянется все живое к доброму и чуткому. Как истинно хороший человек, она создавала вокруг себя атмосферу теплоты, доброжелательности, и каждый, общаясь с ней, стремился не только стать лучше, но и сделать что-то полезное для других.
Ольга все еще выглядела отлично; жизненный опыт прибавил дополнительную привлекательность ее красоте, всему ее облику. На людях Ольга никогда не падала духом, и никто не знал, каково ей было, когда она оставалась одна, какая тоска порой находила на нее. Оторванность от родины и выпивки мужа не давали ей покоя; она все чаще нервничала, все хуже спала. А тут еще заболела Нина, учителя в школе уже настоятельно советовали Ольге обратить внимание на странное поведение дочери: — на уроках рассеянна, рисует принцесс, отвечает невпопад, ни с кем не общается, сама с собой разговаривает, ни с того ни с сего смеется и плачет, и «все делает не как все, постоянно оригинальничает»… Врачи порекомендовали временно оставить занятия.
Тоска Ольги сменилась ощущением безысходности. Временами ей казалось, что тревоги и опасности
