Если он и был на меня зол из-за часового ожидания, то теперь, когда я, вся зареванная, появилась у него на полу, его настроение изменилось. Быстро подойдя ко мне, он, как обычно, резко поставил меня на ноги, посмотрел на мое распрекрасное лицо с размазанной косметикой и спросил:
– Что случилось?! Почему ты опоздала?
Обрушив на него шквал объятий и поцелуев, я сквозь слезы стала причитать:
– Только сейчас, только сейчас я поняла, как сильно люблю тебя… Я не переживу, если ты меня бросишь… Но я знаю, это все равно произойдет, так как ты мне совсем не веришь… Почему, скажи, почему ты никогда никого не слушаешь?.. Почему ты допустил эту войну? Как ты мог это сделать? Ведь я предупреждала тебя, что все, понимаешь, все это случится…
Будучи человеком, мягко говоря, не выносившим женских истерик, Сталин быстро усадил меня на кровать, налил в стакан воды из графина и протянул мне со словами:
– Пей и помолчи немного.
После этого, увидев, что я хоть как-то успокоилась, он уложил меня поверх покрывала на высокие подушки и сел рядом:
– Рассказывай. Только спокойно и по порядку. Где ты была? Почему опоздала на целый час?
Все еще находясь под впечатлением от того, как зверски он меня только что выгнал, я вцепилась ему в рукав и, боясь расстаться с ним хоть на миг, стала объяснять:
– Я полетела в 1941 год, в 22 июня. Там началась война, только не в четыре утра, как я тебе говорила, а в семь. Я хотела проверить, нападут они на нас или нет. И вот оказалось, что напали…
– А к кому именно ты полетела?
– Да к кому ж мне было лететь-то, как не к тебе, – всхлипнув, сказала я. – Кто меня вообще интересует в этом ужасном твоем времени, в которое я бросилась, как в омут головой…
– И что я там тебе сказал? – Интонация Сталина наводила на мысль, что он всерьез обеспокоен моим душевным здоровьем.
Я едва удержалась, чтобы снова не разреветься:
– Ты… Ты… Понимаешь, я не знала, что если приду туда, расставшись с тобой в 1937 году, то для тебя это будет выглядеть, будто бы позавчера я приходила сюда в последний раз. Понимаешь?! Ты понимаешь? Получилось, что я тебя бросила! Вообще, так просто, на ровном месте!
– Да?! То есть ты для того меня, который там войну проворонил, сегодня вообще не пришла? И никогда больше не появлялась? Так я понимаю? – Видимо, он стал постигать драматизм ситуации, поскольку, увидев мой утвердительный кивок, дал мне носовой платок и стал копать глубже. – И ты хочешь меня убедить в том, что я с тобой разговаривал после этого?
– Ну да.
– Это, знаешь, как-то очень странно. Тебя бы убить следовало, а не разговоры с тобой вести.
Пытаясь хоть как-то привести в порядок свое лицо, я предположила:
– Ну, может быть, ты находился в стрессе, то есть это… В шоке… то есть нет… Как же это сказать-то… Ну, был в сильном душевном волнении… Представляешь, идут первые часы войны, немцы наступают… А тут я…
– А в сильном душевном волнении я от немцев был или от того, что тебя увидел? – спросил Сталин, еле сдерживая смех.
Я бросила в него скомканный платок и снова заголосила:
– Ну почему, почему ты шутишь все время?.. Я тебе о серьезных вещах говорю!
– Хорошо, хорошо. Дальше рассказывай. И что же я тебе сказал, когда увидел, что ты заявилась ко мне в моем любимом платье, такая вот вся красивая и как раз в тот момент, когда Гитлер нам войну объявил?
– Ты меня выгнал! Ты сказал, что я предала тебя. Сказал, чтобы я убиралась вон!
– Правильно сказал! Надо было тебе еще и вдарить хорошенько. И как я там удержался? А почему ты опоздала-то?
Я махнула рукой:
– Ну просто перепутала. Перенервничала. Вернулась из 1941-го и всю память растеряла. Решила к тебе лететь, а время неправильное сказала… – Тут я снова вспомнила про фашистскую угрозу и пошла на новый виток. – Но как же ты мог эту войну-то допустить?! Ну неужели я вообще впустую тут тебе обо всем рассказывала? Это что, развлечение какое-то для тебя было?! А? Ответь мне наконец, почему там этот кошмар произошел?!
– Вот ты бросила меня, поэтому война началась. Не делай так больше. А то весь Советский Союз страдать будет. Не только я.
Снова начав его целовать, я зашептала:
– Ой, как же я люблю тебя… Как люблю… Ты же никогда не говорил, что я тебе нужна… Как хорошо все-таки, что я туда слетала… А то бы так и думала, что тебе на меня наплевать совсем…
Когда спустя пару часов мы лежали под одеялом, я вдруг вспомнила, что не выяснила у Сталина еще один вопрос:
– Скажи, а почему ты там сказал, что позавчерашний разговор должен был стать ключевым в наших отношениях?
– Много же я лишнего тебе там наболтал. Ну да… Я решил для себя кое-что. Но сейчас об этом нет смысла говорить.
– А когда будет смысл?
– Позже будет. Если ты еще куда-нибудь без спроса не сунешься…
Я посильнее замоталась в одеяло и перевела разговор:
– Холодно как. Ночь какая-то сырая. Не то что у нас там. Жара смертельная. Сорок градусов на улице. Дым кругом. Машина моя стоит под окном и плавится…
– А кто же тебе машину эту подарил? – спросил Сталин своим обычным для такой ситуации парализующим тоном.
– Почему ты думаешь, что я не сама ее купила? Многие женщины 2010 года в состоянии заработать себе на автомобиль.
Он ухмыльнулся:
– Если хочешь скрыть что-нибудь, то за словами своими внимательнее следи. Ты мне про себя уже достаточно рассказала. И легко догадаться, что нет у тебя таких денег. Ну и кто же это был?
– Никто. Это наследство от моего прадеда-энергетика. Как ни крути, а из твоей эпохи не так уж и мало пришло в мою жизнь. Дача вот, например, вся уже развалившаяся, с 1935 года нашей семье принадлежит. Квартира, хоть и сравнительно новая, но по сути дела тоже в те времена появилась, ее просто разменяли в шестидесятые. Ну а машина… Короче говоря, чтобы ее купить, я продала одну ценную вещь из остатков прадедовой коллекции.
Поняв, что я не сочиняю, Сталин еще сильнее обнял меня:
– Жаль.
– Ты о чем? – не поняла я.
– Жаль, что так все сложилось. Жила бы ты в моем времени, я бы многое мог для тебя сделать. Очень многое. И дача не развалившаяся была бы, и квартира побольше, да и вообще все было бы по-другому. А так получается, что я ничего толкового тебе дать не могу. Неприятно это осознавать.
И вот тут я поняла, что мой звездный час наконец-то пробил.
– А ты можешь, – сказала я, резко повернувшись к нему. – Ты можешь сделать мне такой подарок, который нельзя измерить никакими деньгами.
– И что же это? – с интересом спросил он.
– Страна. Наша страна. Создай такое государство, которое будет даже не сверхдержавой, а чем-то гораздо большим.
– Ну а я чем тут занимаюсь, по-твоему?
– Нет… – Я села, закрутившись в одеяло. – Понимаешь, идеальное, справедливое и свободное общество. Такое, в котором люди будут счастливы, уверены в завтрашнем дне… И самое главное, чтобы оно нерушимо стояло десятки, сотни лет после твоей смерти!
Он усмехнулся:
