этом выточить на токарном станке необходимую деталь, — это само собой, этим он занимался всю жизнь, — дед мог починить любой сложный механизм, в том числе часы всех систем; запаять и залудить самовар или чайник. Во всей нашей округе не было семьи, для которой дед что-либо не сделал. Поэтому на улицах деда всегда почтительно приветствовали.
Главное — дед не брал деньги за работу и все делал ради любви к своему ремеслу и еще потому, что выйдя на пенсию, не мог сидеть без дела. Кстати, у него самого будильник ходил только в лежачем положении и были худые кастрюли.
— Все руки не доходят, — объяснял дед.
Дед жил отдельно от нас (так они решили с бабушкой по взаимному согласию, но бабушка каждый день носила деду еду в судках). Дед жил в ветхом доме, напоминавшем ремонтную мастерскую и одновременно лавку утиль-сырья.
Целые дни я проводил у деда. Когда он что-нибудь чинил, я наблюдал за его работой, подавал инструмент, подбирал гайки к болтам, выпрямлял проволоку. Иногда дед доверял мне ответственные вещи — что-нибудь зачистить напильником или даже нагреть паяльной лампой. Во время работы дед читал мне просветительные лекции.
— …К вещам надо относиться бережно, потому что их сделал мастер. Я имею в виду старые вещи, — дед кивал на единственную ценность в его доме — кресло с витиеватой резьбой и расписной фарфоровый чайник. — А теперешние поделки — грубые, сделаны на скорую руку, для плана, — дед кивал на кухонный стол с алюминиевой посудой. — Суть в том, что эти кружки и ложки сделаны без души, так, тяп-ляп, лишь бы отделаться. Похоже, тот, кто их делал, нарочно стремился к аляповатости и уродству, делал назло людям, которые будут пользоваться такой, с позволения сказать, посудой… Чудовищно низко упало качество вещей. И не только вещей. Возьми дома. Вон старый особняк в центре — это да! Купеческий дом. Сделан добротно, на века. А эти новостройки не успеют сделать, уже ремонтируют. Или дороги. Раньше дороги мостили брусчаткой — камень к камню, клали покато, чтоб вода не собиралась. А возьми вон соседнюю улицу; положили асфальт. Весь потрескался, вспучился, лучше б и не клали…
Дед-то все делал на совесть, с любовью, его вещи люди подолгу рассматривали, поглаживали и их лица светились радостью.
Когда дед не работал, мы с ним ходили к речке, взбирались на бугор и… ловили ветер. Ветер деду был необходим, чтобы испытать «махолет» — так он называл созданный им летательный аппарат — сложную конструкцию с размашистыми крыльями и мотоциклетным мотором. Дед его делал все мое детство и за все мое детство «махолет» ни разу не взлетел. Но дед не отчаивался, постоянно совершенствовал свой аппарат и был уверен в конечной победе. Я тоже был в ней уверен, тем более, что являлся постоянным испытателем «махолета» (по замыслу деда, «махолет» должен был поднять в воздух около пятидесяти килограммов груза — для этого сам дед был слишком тяжеловесен. Разумеется, все испытания мы проводили в глубокой тайне от родителей).
Так вот, мы взбирались на бугор, дед совал мне в руки марлевый сачок и говорил:
— Попробуй, поймай ветер! Ветер нам совершенно необходим. Махолет сможет взлететь только против ветра и ветер должен быть определенной силы.
Если дул приличный ветер, сачок-капкан тут же вытягивался в тугую подушку, если было лишь легкое дуновение или вообще стоял штиль, сачок-капкан беспомощно обвисал, словно флаг сдавшегося войска. В такой день нечего было и думать об испытаниях. Но если ветер все же был, мы измеряли его силу. Для этой цели запускали змея. Если змей метался как заарканенный зверь, это означало, что ветер постоянно меняет направление и такой ветер нам не подходит. Но если змей неподвижно парил в воздухе, мы тут же притаскивали на бугор «махолет» и ставили его против ветра.
— Главное в полете — все время держаться против ветра, подобно тому, как держат лодку против волны, — давал мне дед последние наставления, усаживая на стул между крыльев; потом привязывал меня ремнем и запускал мотор.
Сухой треск наполнял окрестность, дым окутывал бугор, «махолет» начинал махать крыльями, трястись, но от земли не отрывался. Мотор работал изо всех сил, я подпрыгивал на стуле, пытаясь помочь аппарату взлететь, но он только трясся и раскачивался из стороны в сторону, словно раненая птица. Минут через десять дед глушил мотор и тяжело вздыхал:
— Говорят, нельзя построить аппарат с машущими крыльями, но принимать все на веру — не для мыслящих людей. Мы еще внесем в «махолет» кое-какие поправки, и уж что-что, а речку перелетим.
Перелететь речку — было мечтой деда. И моей тоже.
Надо сказать, в глубине души я боялся высоты. Стоило мне только влезть на высокое дерево и посмотреть вниз, как перед глазами начинали плавать какие-то точки, а голова тяжелела. По этой причине я никогда не ходил по бревну над оврагом и мост через речку обходил стороной. Но поскольку я постоянно закалял свой дух, то побороть страх перед высотой считал наипервейшим делом. С этой целью я и помогал деду испытывать «махолет». Ну и, конечно, преследовал более высокую цель — впервые в мире пролететь на подобном аппарате.
Независимо от деда я создавал собственные летательные средства. Однажды склеил из газет гигантского змея и привязал к нему грибную корзину. На этом змее я планировал перелететь через речку, но для первого испытательного полета посадил в корзину соседского кота. Дождавшись сильного ветра, я запустил аппарат.
Некоторое время змей кружил на одном месте, но потом порыв ветра все же оторвал корзину от земли и потащил вверх. Как только корзина достигла метровой высоты, мой пассажир из нее выпрыгнул и с перепуганным видом дал драпака.
Тогда я сам залез в корзину и оттолкнулся от земли. Змей волоком протащил меня к реке — я еле выбрался из топкого вязкого ила.
Однажды на бугре тянул хороший слоистый ветер: у самой земли пахло цветами, чуть выше — речкой и осокой, еще выше — далекими серебристыми ивами. В то утро я бежал к заводи, где на ночь закинул удочки; бежал по ветру, перепрыгивая ложбины, подпрыгивая на кочках. Подпрыгнув на одной кочке, я вдруг заметил, что моя рубашка плотно наполнилась ветром и я стал легким, почти невесомым. Потоки восходящего воздуха подкинули меня вверх, перенесли над голубой от незабудок низиной и плавно опустили около следующей кочки. Пробежав еще несколько метров, я оттолкнулся снова и… пролетел еще дальше. Тогда я свернул к краю обрыва и, разбежавшись посильнее, прыгнул с высоченной кручи; при этом широко в стороны раскинул руки. Я сделал это без всякого расчета, просто подражая птицам, но оторвавшись от земли, неожиданно пролетел над кустом тальника и зарослями лопухов. Я летел так долго, что запомнил свист в ушах и внизу, среди лопухов, успел разглядеть гальку и ракушечник. Это было чудо! Передо мной открылись неведомые человеческие возможности! Приземлившись на песке, я поднялся на бугор и повторил прыжок. И опять пролетел точно так же.
Во время этого второго прыжка я заметил, что ветер дует не с одинаковой силой и что, попадая как бы в «сильную волну», я улетаю дальше. Для третьего прыжка я угадал приближение «сильной волны» и оторвался от края обрыва как раз в тот момент, когда ветер достиг наибольшей силы.
Во время третьего полета я попробовал в воздухе шевелить руками и — удивительно! Смог немного направить свой полет! Во всяком случае, когда меня отнесло в сторону, я все же повернул к отмели — месту намеченного приземления. И что самое странное — в воздухе я совершенно не боялся высоты!
— Ура! Я научился лететь! — вырвалось у меня после третьего управляемого полета. От волнения меня всего трясло.
Через час, совершив еще два-три полета, я решился… перелететь речку!
Мне повезло — ветер усилился, порывы огромной мощи до земли наклонили прибрежные кусты. Я отошел от речки на довольно большое расстояние и начал разбег. В этот разбег я вложил последний запас сил, весь свой закаленный дух. В какое мгновенье оттолкнулся от обрыва — не уловил; подо мной зелено- желтыми пятнами промелькнули кусты, лопухи, галька, ракушечник и вдруг появилась водяная рябь. Я видел ее отчетливо, совсем рядом, до меня долетали отдельные брызги! Я почувствовал, что снижаюсь, хотя до противоположного берега еще было далеко, и отчаянно замахал руками, и почти преодолел огромное водное пространство — упал на мелководье, вернее, плюхнулся, вконец обессиленный.
Домой я возвращался мокрый, ободранный, весь в песке, но счастливый. Я научился летать и осуществил нашу с дедом мечту без всяких крыльев!
