— Вижу! Комета!
— То-то и оно. Совершенно очевидно — комета! Красивое событие!
В другой раз, заметив, что я слоняюсь по лестничной клетке без дела, отец сказал:
— Неужели тебе нечем заняться? Знаешь, что самое страшное в человеке? Лень!.. Перебори себя, отбрось хандру, заставь себя трудиться, вот это будет победа! Самая почетная победа — над самим собой… Полезли-ка на чердак, что-то покажу — закачаешься!
— Что? — еле выдохнул я.
— Сейчас увидишь, — отец загадочно улыбнулся.
На чердаке, среди всякого хлама, он кивнул на бочку.
— Угадай, что это?
— Бочка.
— Хм! Ничего ты не понимаешь! Ну, какая же это бочка. Это для всех бочка. А для нас? Для нас это…
— Стол! — быстро подсказал я.
— Не-ет! — поморщился отец и повысил голос: — Корабль! Самый лучший в мире корабль! Необычной конфигурации. Давай, залезай, поплывем в разные страны.
Залезли мы в бочку, отец замахал руками.
— Отдать концы! Полный вперед!
Но вдруг взглянул на меня с укоризной:
— Как ты стоишь? Ну кто так нелепо стоит?! Подует ветер, и в итоге свалишься, как статуэточка, — он засмеялся. — Стрелять умеешь?
— Стрелять?
— Из лука? У тебя, вроде, есть лук?
Я кивнул.
— Тащи! Чего же медлишь? В путешествии голова должна варить как надо.
Принес я лук со стрелами. Снова залез в бочку.
— Приближаются пираты! Стреляй! — скомандовал отец и показал на белье, которое мать развесила для просушки (хорошо, что не тетя Зина!).
Я пустил стрелу — на белоснежном белье появилась вмятина.
— Дай-ка я тоже попробую, — отец выхватил у меня лук. — Пострелял, дай другим пострелять. И подвинься — ты заслонил мне весь вид, даже море не видно, не то что пиратов.
Он стал целиться и все поучает меня:
— Важно, как ты держишь лук. Крайне важно. Такая тонкость. По тому, как человек держит лук, можно сказать, какой он стрелок.
Отец спустил тетиву и промазал. А я прицелился и снова попал.
— Плохо, — сказал отец. — Очень плохо. Так не стреляют. Стрелять надо на большом расстоянии. И стрелы у тебя плохие. Они должны быть с оперением.
— Смотри! — перебил я отца. — Точки на белье! Теперь нам влетит от мамы.
— Думаешь? Но точки-то микроскопические. Хотя, пожалуй, и правда влетит. Нескладный поступок с нашей стороны, но как выйти из этого положения?
— Полезли на крышу. Мы потерпели кораблекрушение и попали на необитаемый остров.
— Здорово придумал! — отец хлопнул меня по плечу. — Давай, фантазируй еще, развивай воображение! Все существа на земле через игру познают мир.
Вскарабкались мы на конек крыши.
— Теперь подавай сигналы бедствия, — отдуваясь проговорил отец.
— Я не умею.
— Как не умеешь? Совсем не умеешь? Но надо подавать. Хоть тресни, а надо. Иначе мы умрем с голоду.
— Идите ужинать! — вдруг слышим снизу голос матери; она стоит около лестницы, и вдруг спрашивает: — Что вы там делаете?
— Да вот, — отец повел в воздухе рукой, — на остров приплыли. Хочешь, полезай к нам.
— Что за бесшабашные поступки?! Выставляете себя на посмешище. Слезайте сейчас же! Я думала, у меня один ребенок, а у меня их, оказывается, два.
— Не грешите преувеличениями, сударыня, — отозвался отец, а мне тихо бросил: — Ничего не поделаешь, придется слезать. Кое-чего она не понимает, наша мамка.
— Совсем ничего, — согласился я.
— Твой отец большой оригинал, — частенько слышал я во дворе. — В его голове одни чудачества. Ему легко живется.
А между тем отцу жилось далеко не легко. Будучи инженером-самоучкой (он закончил только курсы чертежников), ему все время приходилось заниматься самообразованием.
— Я вечный ученик, — говорил он, — всю жизнь учусь и не стесняюсь своих недочетов, ошибок, неумения.
Но отец был отличный практик — не случайно ему заказывали работу многие заводы. Так что по вечерам он не только смотрел в телескоп, но и чертил за доской, иногда до полуночи.
У отца было редкое качество — он радовался успеху других и, как никто, восхищался работой мастеров. Однажды дядя Матвей сделал нам полку; отец прибил ее на стену, сел напротив, подозвал меня.
— Полюбуйся! Не полка, а произведение искусства. Матвей Петрович не просто Мастер, он исключительный талант в области столярного ремесла. И яркий человек. Яркий и не шумный. Спокойно делает свое дело. Мы с тобой не смогли бы сделать такую полку никогда. Как бы ни пыжились. Вот так и нужно работать. Нужно делать или прекрасные вещи или не делать никаких. Не так важно, кто ты: столяр, инженер, живописец, куда важнее — отношение к работе. Ты должен быть прежде всего мастером своего дела. Такая немаловажная деталь.
Эту премудрость я не смог постичь.
— В сущности, — продолжал отец, — ценить мастерство очень просто: хорошая вещь та, на которую никак не насмотришься, и хороший кинофильм — когда выходишь из зала и становится грустно, что расстался с героями фильма…
Эта премудрость до меня дошла и, отягощенный новыми знаниями, я долго не мог подняться с дивана, а отец, после столь длинной речи, подошел к сундуку и достал свой музыкальный инструмент — трубу. Он всегда, когда волновался, играл на трубе; музыка на него действовала умиротворяюще. Отец играл всего две мелодии, и только при мне и матери, и никогда — при посторонних.
— Я всего лишь любитель, — говорил, — играю для души.
В тот момент его душа была переполнена возвышенными чувствами.
Всякий раз, когда отец играл на трубе, наша комната наполнялась приглушенными витиеватыми звуками: они напоминали журчание воды у колонки — та вода по деревянному желобу стекала в ручей, который заканчивался ярко зеленым болотцем с острыми травами; из болотца вытекал второй ручей — он впадал в Москва-реку… Слушая звуки трубы, я шел по ручью, плыл в реке, и как-то само собой, миновав огромное пространство, уже на пароходе бороздил океанские просторы, посещал далекие страны… Удивительный инструмент труба!
Отец играл легко, без напряжения; со стороны казалось, подуй, и у тебя получится не хуже, но когда я пытался что-нибудь сыграть, у меня ничего не получалось. Я дул изо всех сил, но вместо звуков из трубы вырывались хрип и стон.
До сих пор я отношусь к трубе с почтением. Ее звуки моментально поднимают настроение, если взгрустнулось, и наоборот — заставляют погрустить, если слишком развеселился.
На одно лето мать сняла комнату за городом, чтобы «подышать свежим воздухом и приобщиться к природе».
— Как там, Ольга Федоровна, обстоят дела со светом? Вы это выяснили? — поинтересовался отец (в
