перестал мучить инструмент и все ему захлопали.
Затем на сцене появился Филипп со своей скрипкой и объявил, что сыграет пьеску, которую сочинил сам.
Я хихикнул. Все обернулись и посмотрели на меня, но как-то с уважением — наверно, подумали, что уж кто-кто, а я-то знаю, какая это «пьеска».
Филипп начал играть. Я отвернулся к окну и стал смотреть на солнце, а оно, словно рыжий проказник, как раз уселось на карниз противоположного дома и прямо-таки расплавляло оградительную решетку и, казалось, вниз сыпятся слепящие искры. Потом солнце немного спряталось за крышу и стало корчить мне рожицы — как бы выманивало на улицу, — «залезай, мол, на крышу, будем пускать зайцев, раскидывать стрелы, слепить прохожих, высвечивать темные закутки…»
Солнце почти скрылось за домом, оставив на небе веер лучей; они вспыхивали у конька крыши и, разглаживая небо, растягивались до самого горизонта; они дрожали и таяли и, точно золотые струны, издавали звуки. Эти звуки заполнили все пространство вокруг меня, и я вдруг стал легким, как одуванчик. Оттолкнувшись от стула, я сразу очутился на подоконнике, распахнул окно и… полетел.
Я увидел сверху нашу улицу, двор, наш дом и дом Вовки. «Как жаль, — мелькнуло в голове, что никто не видит моего полета. Вот бы ребята позавидовали!..»
Я вернулся в училище, когда солнце совсем исчезло и на небе потух его отсвет. Как только я опустился на стул, раздались рукоплескания. Я подумал — это приветствуют меня, мой героический полет, хотел встать и поклониться, но вдруг почувствовал толчок в бок. Повернувшись, увидел Вовку.
— Здорово играет Филипп. Как настоящий скрипач! — Вовка толкнул меня еще раз.
Только теперь до меня дошло, что звуки, которые я слышал, были «пьеской» Филиппа. Это его музыка так околдовала меня, что я почувствовал себя летящим.
Филипп давно кончил играть, и все ему хлопали, а я все не мог опомниться. Получалось, что в жизни есть вещи не менее интересные, чем футбол, а может быть, даже интересней, важней, захватывающей и так далее.
Фантики
Случалось не раз — родственники подарят мне какую-нибудь штуковину, а я возьму и обменяю ее на что-нибудь у приятеля; а потом вещь приятеля еще раз обменяю. Мне все быстро надоедало — я любил разнообразие. Часто даже было все равно, что на что менять, лишь бы поменяться; мне нравился сам процесс обмена — он напоминал игру в «кошки-мышки». Так однажды я обменял фильмоскоп на книгу, потом книгу — на увеличительное стекло, а стекло отдал Юрке за снежную бабу, которую он слепил во дворе. Но на следующий день была оттепель, баба развалилась, и я остался ни с чем. Тогда я понял, что обмен бывает выгодный и невыгодный. Выгодный — это когда обменяешь какой-нибудь карандаш на воздушного змея, или на билет в цирк. А невыгодный, когда отдашь, например, краски за конфету, а конфету не обменяешь, а просто съешь. Это очень невыгодно. Когда я это понял, то решил делать только выгодные обмены.
Как-то пришел к Вовке и говорю:
— Давай меняться! Я тебе рогатку, а ты мне коньки.
— Ты что? Спятил? — чуть не заорал Вовка. — Какую-то рогатку на коньки!
— А что? — говорю. — Коньки — это так себе! Все время бегай да бегай, еще упадешь да разобьешься. А рогатка — это ценная вещь! Это оружие! Можно подстрелить кого-нибудь.
— Не втирай мне очки! — говорит Вовка. — Думаешь, я совсем дурак?
— Никакие очки я тебе не втираю, — говорю. — Коньки нужны только зимой, а зима скоро кончится. А вот рогатка нужна и зимой и летом — оружие на все времена года, учит меткости и ловкости.
— Все равно не буду, — говорит Вовка. — Вот на твой мяч давай! На мяч, пожалуйста, а на рогатку ни за что!
— Нет, — говорю, — мяч мне самому нужен.
— Как хочешь! — говорит Вовка и поворачивается.
— Постой! — говорю. — Ладно, давай на мяч. «Все равно, — думаю, — выгодно. Мяч-то у меня старый, а коньки новые».
Обменялись мы с Вовкой. Взял я его коньки, вышел во двор. «На что бы их обменять, — думаю, — повыгодней?! Хорошо бы на лыжи, а лыжи потом на велосипед, а велосипед на мотоцикл. Вот здорово было бы. Помчал бы куда-нибудь!»
Иду так, размышляю, фантазирую. Вдруг навстречу Генка с санками. Только я раскрыл рот, чтобы предложить ему обмен — коньки на санки, как Генка говорит:
— Давай меняться!
— Что на что? — спрашиваю.
— Твои коньки на мои фантики!
От неожиданности я даже немного побледнел. «Вот ловкач, — думаю. — Считает меня совсем ослом. Ну, погоди! Я тебя перехитрю!»
— Давай, — говорю. — Только дай мне в придачу санки.
— Ладно, — говорит Генка. — Дам. А ты мне тогда к конькам прибавь свой фотоаппарат.
Я совсем обалдел. «Ну и хитрец!» — думаю, но не показываю вида, что понимаю, как он меня дурачит.
— Хорошо, — почти спокойно говорю. — Только ты отдай мне еще и свой велосипед.
Генка замолчал, а потом вдруг рассмеялся.
— Знаешь, — говорит, — я передумал меняться. Я тебе просто подарю фантики. Просто подарю, и все. У меня сегодня хорошее настроение, всем хочется делать приятное.
Я усмехнулся и про себя подумал: «Хорошее настроение! Приятное! Как же, как же. Так я тебе и поверил! Уж ты подаришь фантики просто так, ни за что. Здесь явный подвох. Хочет меня облапошить по- крупному». Но я опять-таки решил притвориться, что ничего не понимаю, не улавливаю его хитрованского плана.
— Ладно, — говорю. — А я тебе дарю коньки. — Говорю, а сам думаю: «Ну, что теперь придумаешь?»
Но Генка вдруг поджал губы.
— Нет, коньки — дорогая штука! Это я взять не могу.
— Ну что ты, — усмехаюсь. — Бери! Они мне вовсе не нужны, я накатался вдоволь, меня от них просто тошнит.
— Нет, нет, — упирается Генка. — Не могу! Купить — еще туда-сюда, но взять как подарок — не могу. Это выше моих сил!
— Да бери, — говорю. — Вот чудак! — Я почти сунул ему коньки в руки.
Генка помолчал, потом вздохнул.
— Ну уж ладно, уговорил. На фантики и давай коньки.
Подарок Деда мороза
В начальных классах школы Новый год для меня мало чем отличался от других праздников. Я считал, что в празднике главное — подарки, а раз так, то какая разница — Новый год это или день рождения. Елка, конечно, немного отличала Новый год от других праздников, но водить хороводы и петь песенки я считал занятием маменькиных сынков.
Вовка Карасев, наоборот, больше всех праздников любил Новый год — в новогодний вечер усаживался перед окном и ждал Деда Мороза, и каждый раз его сонного перетаскивали в постель, а утром он бичевал себя за то, что не дождался полуночи.
