разговаривала с Петровичем, когда он числился ее пациентом.
– Кто – я? – В темноте вспыхнул экран мобильного телефона. В его мутно-голубом свете лицо Алены Михайловны было неестественно бледным, точно неживым.
– Ты?! – А ведь главный ее послушался, перестал кричать. – Что ты тут делаешь? Как ты вообще?..
– Уговорила Ивана Петровича нарушить должностные инструкции, вывести меня на свежий воздух. Ты не ругайся, он не хотел, это я настояла.
– Ты настояла? – Голубой огонек мобильного метнулся вверх и погас. – А какое ты вообще имеешь право настаивать?! Алена, если ты не в курсе, ты здесь пациентка, а не врач. Быстро встала и пошла в палату!
– Егор Васильевич, ей уже намного лучше. Помогло лечение, – попытался вступиться за девочку Петрович, уже понимая, что от его заступничества не будет никакого толку.
– А ты вообще никто! – в грудь уперся палец главного. – Ты младший медицинский персонал, у тебя нет никакого права решать, кому здесь стало хуже, а кому лучше. Это хорошо, что я отчет забыл. Хорошо, что вернулся. Вот своими собственными глазами увидел, что вы тут творите в мое отсутствие.
– Егор, пожалуйста!
– А вам, больная Прицепина, я не Егор, а Егор Васильевич, ваш лечащий врач! – Он уже не кричал, он шипел и плевался слюной. – Ну-ка, встали оба и пошли!
– Егор Васильевич, – в голосе Алены Михайловны зазвенел лед, – вы не имеете права обращаться с нами подобным образом. Я связалась со своим шефом, профессором Острейко. Завтра он приедет, чтобы решить вопрос о моем переводе в другую клинику.
– И как это ты с ним связалась, позволь полюбопытствовать? – вкрадчивым шепотом поинтересовался главврач.
– Не твое дело, – отрезала Алена Михайловна, и Петрович скорее почувствовал, чем увидел, что она поднялась со скамейки.
– Ошибаешься, очень даже мое. Ты моя пациентка, и мне решать…
– Что решать?! Травить ли меня дальше аминазином с галаперидолом?! Не ты будешь решать, а консилиум. Я требую консилиума, слышишь?!
От звонкого звука пощечины у Петровича испуганно сжалось сердце. Зачем же она так? Зачем злит главного? И только лишь когда Алена Михайловна приглушенно всхлипнула, до него вдруг дошло, что это не она ударила, а ее ударили. Ударил человек, которого все считали ее другом, который должен был беречь ее и защищать.
– А теперь ты меня послушай. – Голос главного изменился до неузнаваемости, никогда раньше, даже во время самых страшных разносов, в нем не было столько ненависти: – Не знаю, отчего ты вдруг очухалась…
– Перестала пить твои таблетки! Без них мне вдруг стало намного лучше. Странный терапевтический эффект, не находишь?
– Значит, перестала пить таблетки? Ладно, я учту это на будущее.
– Не будет у нас с тобой никакого будущего. Завтра я все расскажу Антону Карповичу.
Чуден мир твой, Господи! О чем говорят эти двое? Какие таблетки?! Какой Антон Карпович?! Петрович дрожащей рукой вытащил из пачки сигарету, сунул в рот, но так и не прикурил.
– Завтра ты никому ничего не расскажешь. – А главный, похоже, успокоился окончательно. Петрович не знал наверняка, но по голосу чудилось, что он даже улыбается. – Завтра ты будешь овощем, нафаршированным нейролептиками. У тебя острый психоз, я вынужден принять меры. Эй, санитар, бери пациентку под белы рученьки и веди в палату, я сейчас сделаю необходимые назначения.
Что-то Петровичу не нравилось в этом разговоре, очень сильно не нравилось, но стариковский мозг отказывался переваривать полученную информацию. Получается, что Алена Михайловна не принимала таблетки? А ведь запросто! После того случая Матвей мог и наплевать на инструкции. Ему врал, что проверяет, а сам стеснялся… Он, значит, стеснялся, а она не пила. Не пила и без лекарств вдруг почувствовала себя лучше, а главврач вместо того, чтобы порадоваться, разозлился и грозится фаршированным овощем… Ох, грехи тяжкие, зачем же он сегодня столько водочки выпил?.. Выпил бы меньше, соображал бы быстрее, а так приходится с муками…
– Алена Михайловна, давайте вернемся в палату. – Ее ладошка была холодной, как лед. – Вы же знаете, мы нарушаем режим.
– Иван Петрович, миленький, так ведь и вы слышали, что он собирается сделать! – Девочка сопротивлялась, и приходилось тащить ее к крыльцу силой. – Если он меня сейчас загрузит лекарствами, завтра я уже точно никому ничего не объясню. Вы же порядочный человек, Иван Петрович! Вы же меня не первый день знаете…
– Так ведь вы не помните, как вам плохо было, Алена Михайловна. Вы же видели то, что другие не видят. – Он все еще пытался совладать с собственной еще не до конца захлебнувшейся водкой совестью. – И это еще до лечения. Вас к нам привели уже такой, больной. А Егор Васильевич хороший врач, он вас вылечит…
– Он меня убьет своим лечением, – сказала она шепотом и перестала упираться.
Петрович был пропащим и негодящим. Он испортил жизнь своей жене, опозорил детей, но оскотиниться окончательно он все-таки не успел.
– А что вы там про овощ фаршированный говорили, Егор Васильевич? А зачем это Алену Михайловну в овощ превращать? – Сердце забилось быстро и весело, как в молодости. – А вот давайте сначала ее шефу позвоним. – Он даже телефон нашарил в кармане халата и даже нажал на кнопочки…
– Как же вы все меня достали, уроды! – с чувством сказал их интеллигентный и безупречный главный врач. – Слышишь ты, пропойца, не будем мы никуда звонить. Мы по-другому поступим. Мы сейчас твою дорогую Алену Михайловну аккуратненько привяжем к коечке, уколем ей укольчики, чтобы крепче спалось, а завтра откорректируем лечение.
– Так она вроде бы уже шефу своему позвонила, сказала, что в себя пришла…
– А шеф завтра приедет и увидит, что никто в себя не пришел. Как тебя там? Петрович? Ты, Петрович, меня слушай, а не эту сумасшедшую. Хочешь, я тебе премию выпишу повышенную?
– Премию хочу.
– Вот и славно! Тогда давай-ка убери свой телефон и помоги мне отвести пациентку в палату.
– Ну ты и скотина, Стешко, – сказала Алена Михайловна и замахнулась, но ударить так и не успела, главврач перехватил ее руку, завел за спину и надавил…
В мутном оранжевом свете, льющемся из окон первого этажа, Петрович увидел происходящее с неотвратимой ясностью. Увидел со стоном падающую на колени Алену Михайловну, спешащего к ним мордоворота Федьку, личного водилу главного и лицо самого главного…
– Егор Васильевич, а разве же можно пациента бить? Да еще девушку? – спросил санитар хриплым от волнения голосом.
– Когда никто не видит, можно. – Главный улыбнулся и приветственно помахал Федьке. – Федор, иди-ка сюда. Помощь твоя нужна.
– Так это же получается преступление. Это ж получается, что Алена Михайловна лечиться у вас не хочет, а вы ее силой лечите. И близких ее вводите в заблуждение.
– Слушай, мужик, ты мозги совсем пропил? Я же тебе уже все популярно объяснил. Не лезь не в свои дела, шавка!
– А ты девочку отпусти, сморчок!
Вот не забылись некоторые навыки. Талант не пропьешь! Удар пришелся как раз в челюсть главного. Петрович бы и еще разок врезал, но не успел. Федька, падлюка, навалился сзади всей своей тушей, припечатал к земле.
– Слышишь, сморчок! Я молчать не стану. Я все расскажу!
– Ты расскажешь? – Главврач присел перед ним на корточки, брезгливо потянул носом, а потом велел: – Федор, пациентку в палату, а этого на освидетельствование. Он него водярой несет за километр.
– Врешь – не уйдешь, – прохрипел Петрович, едва не теряя сознание.
– Сначала на освидетельствование, а потом я подготовлю бумаги на увольнение, – повторил главврач. – Да кто вы такие, чтобы со мной бодаться? – спросил он ласково и со всей силы ударил Петровича кулаком в
