Старуху Ася нашла не в избушке, а на берегу озера. Она стояла спиной к воде перед невысоким холмиком. Могилой?..
– Принесла? – спросила, не оборачиваясь, то ли услышав, то ли почуяв Асино приближение.
– Принесла. – Ася достала из-за пазухи носовой платок.
– Сюда давай! – Старуха протянула руку, обернулась. На мгновение Асе показалось, что в ее незрячих глазах блеснули слезы. – Померла она уже, – старуха потянула носом, точно принюхиваясь, – но ты, девка, поспела.
– Поспела, бабушка. – Ася не сводила взгляда с могилы, старой, безымянной, без креста. Хотела было спросить, кто в ней похоронен, да передумала, поняла, что ответа все равно не дождется.
– В хату заходила? – старуха спрятала платок в складки юбки.
– Нет еще. – Сердце забилось радостно и быстро.
– Так зайди, очнулся товарищ твой. Иди, а я тут постою. Мне подумать нужно. – Не говоря больше ни слова, старуха отвернулась, а Ася бегом бросилась к избушке.
Занавеска была сдвинута в сторону, так что своего летчика девушка увидела сразу. Он полулежал на скрученном овчинном тулупе, лицо парня было бледным и растерянным.
– Здравствуйте. – Слова застряли в горле. Ася переступила порог и замерла в нерешительности. Как с ним разговаривать? Что сказать? – Здравствуйте, Алексей! – повторила она уже громче и решительнее. – Как вы себя чувствуете?
– Привет. – Он смотрел на нее с таким вниманием, словно пытался вспомнить. – Мы уже виделись? Вы Ася?
– Ася. – Она кивнула, расплылась в счастливой улыбке, рискнула подойти поближе. – Мы виделись, только вы меня не должны помнить. Я вас на болоте нашла. Вы раненый были…
– А я помню. – Он тоже улыбнулся, но ненадолго, словно улыбка причиняла ему боль. – Вы живете здесь, Ася?
– Я? Нет! – Она замотала головой. – Просто прихожу. Вы не волнуйтесь, тут места глухие, они вас ни за что не найдут.
– Кто?
– Немцы. Они вас искали, но не нашли. Сюда даже местные не ходят, боятся, – пояснила Ася.
– Кого боятся? Бабушку вашу? – на его лице снова мелькнула тень улыбки. – Строгая она у вас. Ругалась все утро, заставляла какую-то гадость пить.
– Это не гадость. Это отвары. Специально, чтобы вы быстрее поправлялись, чтобы лихорадки не было и рана хорошо заживала, потому что…
– Ася, – летчик не дал ей договорить, – Ася, я спросить хотел. Вы же местная, да?
Вместо ответа она молча кивнула, подошла еще чуть ближе.
Он был красивый. Вот прямо такой, что перехватывало дыхание. И неважно, что изможденный, с недельной щетиной и ввалившимися глазами. Все равно красивый!
– Значит, вы здесь знаете все? – Алексей попытался привстать, опираясь на локоть, но с тихим стоном рухнул обратно. Ася дернулась было ему помогать, но не решилась. Он же уже в сознании, вдруг обидится из-за ее бабьей помощи. – Мне бы к партизанам, – сказал он после недолгих раздумий. – Вы знаете, где их искать?
Она не знала. А иначе разве ж осталась бы дома в деревне!
– Не знаете. – Он верно понял ее молчание, устало прикрыл глаза.
– Если вы про донесение, – Ася перешла на шепот, – то не волнуйтесь. Я его передала. Человек один хороший рассказал про тайник для связи с нашими. Сегодня уже и получили его, ваше донесение. Те, кому положено, я хотела сказать… – Она испуганно замолчала, боясь, что летчик разозлится за такое самоуправство. Там военная тайна, а она хозяйничает без спроса…
Он не разозлился, только посмотрел очень внимательно, точно решая, можно ли верить ее словам. Наверное, поверил, потому что лицо его осветила слабая улыбка.
– Спасибо, Ася. Вы очень важное дело сделали. Вместо меня, – добавил после недолгой паузы.
– …Я знаю, где партизанский отряд. – Они не заметили, когда в избушку вошла хозяйка. – На ноги станешь, покажу дорогу. – Старуха подошла к печи, взяла в руки ухват, сказала требовательно: – А сейчас поесть тебе надо, хлопец.
Гадюка соскользнула с ее плеча, подползла к полатям, запрокинула треугольную голову, зашипела.
– Не бойтесь, она не укусит, – зашептала Ася.
– Я и не боюсь! – во взгляде Алексея мелькнула мальчишеская обида.
Конечно, чего ему бояться какую-то змею, когда он военный летчик. Он небось и не такие страхи видел.
– Вот и плохо, что не боишься! – Старуха вынула из печи котелок, поставила на стол. – Только дураки ничего не боятся, а ты с виду вроде не дурак. Сейчас есть будем. А ну, девка, подсоби! – Она сделала знак Асе. – Покорми-ка своего товарища.
– Я сам! – Алексей мотнул головой.
– Сам ты уже сегодня утром на себя кипяток пролил. Пока нет в руках силы, будешь меня слушаться! Аська, чего стала?! Наливай суп, кажу!
Ей было неловко. Им обоим было неловко. Ему за свою беспомощность, ей за свою вроде как навязчивость, но с бабкой Шептухой никто из них спорить не отважился.
Сначала у Аси получалось плохо, рука дрожала, и суп проливался, стекал по колючему подбородку прямо на гимнастерку.
– Рушник повяжи! – велела старуха. – Так никакой одежи не напасешься.
– Не надо рушник, – взмолился Алексей. – Бабушка, я ж не ребенок беспомощный.
– Пока ребенок, – отрезала она и швырнула на колени Аси расшитый рушник. – Повяжи, говорю.
Дальше пошло легче: то ли Ася наловчилась, то ли Алексей перестал смущаться. Как бы то ни было, а тарелку супа он съел и даже сказал спасибо.
– На здоровье. – Ася промокнула рушником его бледные губы, поправила сползшее одеяло. – Это хорошо, что вы кушать начали, так быстрее силы вернутся.
– Силы к нему быстрее вернутся вот от этого. Ну-ка, выпей, хлопец! – Старуха протянула кружку, полную дымящегося отвара. Ася почувствовала запах багульника, вопросительно посмотрела на бабку Шептуху. – Пей, кому говорю!
Алексей осторожно пригубил чашку, поморщился.
– Горький.
– А хотел, чтобы медовый! – хмыкнула старуха. – Лекарство, хлопец, завсегда горькое. Тут уж ничего не поделаешь. Пей!
Он выпил послушно все до последней капельки, устало откинулся на тулуп.
– А теперь спи. Нечего на Аську таращиться. – Старуха забрала кружку.
– Да я не таращусь. – Яркий румянец был виден даже сквозь густую щетину, превратил летчика из мужчины в мальчишку. Ася тоже покраснела, пробормотала извинения, выскочила из избушки.
Вода в озерце была ледяной, гасила и смущение, и румянец, успокаивала, возвращала ясность мыслей. Что это с ней творится такое – мучительное? Ей на него смотреть больно, а как не смотришь, так тоже больно…
