постаменте, стояла огромная полупрозрачная глыба горного хрусталя в форме гигантского шара. На его поверхности прослеживались смутные очертания морей и континентов, но если это и вправду было что-то вроде глобуса, то либо какого-то иного, неизвестного нам мира, либо это была наша Земля, но в очень далеком прошлом, ибо никоим образом он не походил на привычную глазу карту нашей планеты.
Взявшись за руки и прижавшись друг к другу губами, на шаре, слабо покачиваясь, стояли, устремившись телами в небо две фигуры — мужчины и женщины. На какое-то мгновение я подумал, что они живые, не заметив, что они тоже выточены из хрусталя: столь тонко искусная рука мастера поработала над ними. А перед этой святыней — ибо ничем иным, как я сразу догадался, и не могло быть это место — возвышались три остроконечных конуса: один — из чистейшего яркого огня, другой — из молочно-белой воды, а третий… третий состоял из лунного света.
Ошибиться было невозможно, но каким образом вода, пламя и свет сохраняли устойчивую остроконечную форму (ведь высота каждого из них равнялась человеческому росту) — я не мог объяснить.
Йолара трижды низко поклонилась. Потом, не удостаивая всех остальных ни словом, ни взглядом, она повернулась к О'Кифу. Ставшие бездонными голубые глаза жрицы расширились, она подошла к ирландцу вплотную и, положив ему на плечи белые руки, поглядела в глаза проникновенным взглядом.
— О мой господин, — прошептала она, — слушай меня внимательно, ибо я, Йолара, дарю тебе три вещи: себя, Сияющего Бога и силу, которой обладает Сияющий Бог. И еще одну вещь я дам тебе в придачу к этим трем — власть над всем тем миром, из которого ты пришел! Все это ты получишь от меня, мой господин! Я клянусь тебе в этом, — она повернулась к алтарю и вскинула вверх руки, — клянусь Сийей и Сийаной, клянусь огнем, водой и светом [38].
В глазах жрицы сгустилась пурпурная тьма.
— Никто не посмеет забрать тебя у меня! — грозно прошептала она. — И сам ты не уйдешь от меня, даже если захочешь!
Потом быстрым движением, по-прежнему игнорируя наше присутствие, она обвила руками шею О'Кифа, прижавшись к его груди всем своим великолепным телом. Ларри крепко схватил жрицу в объятия.
Опустил голову, — нашел ее губы: они слились в страстном поцелуе!
Олаф глубоко, судорожно вздохнул, почти простонал. Но я… даже в глубине сердца я не мог осудить ирландца…
Наконец жрица, открыв ставшие дымчато-голубыми глаза, отстранилась от Ларри и пристально поглядела на него. О'Киф, смертельно-бледный, поднял к лицу трясущуюся руку.
— Вот этим я скрепила свою клятву, о мой господин! — прошептала она.
И кажется только сейчас впервые заметила наше присутствие. Скользнув по мне с Олафом пустым равнодушным взглядом, она снова повернулась к О'Кифу.
— А теперь — идите! — сказала она. — Скоро за вами придет Радор. И потом… потом пусть случится все, что должно случиться.
Она еще раз улыбнулась ирландцу, все той же сладостной улыбкой, и, повернувшись к фигурам, парящим над огромным шаром, опустилась на колени.
Тихонько мы вышли из комнаты и, не произнеся ни одного слова, направились к нашему павильону. По дороге мы слышали какой-то непонятный шум на зеленой автостраде: крики мужчин время от времени прорезал пронзительный женский визг. Сквозь щель в садовой ограде я мельком разглядел суматоху в толпе, образовавшейся на одном из мостов; зеленые карлики сражались с 'ладала', оттуда, как из развороченного гигантского улья, доносилось громкое монотонное гудение.
Едва лишь мы вошли в нашу комнату, как Ларри, закрыв лицо руками, повалился на один из диванчиков. Олаф с немым упреком смотрел на него. Ларри опустил руки и поглядел ему в лицо, потом перевел взгляд на меня.
— Я ничего не мог с собой поделать! — чуть ли не с вызовом сказал он. Боже, что за женщина! Я не мог ничего сделать!
— Ларри, — осторожно спросил я, — почему бы тебе не сказать ей, что ты не любишь ее? Почему?
Он изумленно уставился на меня и, как прежде, озорные смешинки запрыгали в голубых глазах.
— Вас, ученых, ничем не прошибешь! — воскликнул он. — Если вам на голову свалится огненный ангел и потащит вас за собой, воображаю, док, с каким достойным видом вы приметесь объяснять ему, что вовсе не хотите гореть в пламени. Ради всего святого, Гудвин, не городите ерунду! — закончил он почти раздраженно.
— Нечистая сила! Нечистая сила! — монотонно бубнил норвежец, произнося эти слова, как заклинание. — Все здесь порождение зла: Трольдом и Хельведе вот что это такое. Ja! И эта djavelsk красоты, она просто шлюха этого Сияющего дьявола, которому они все тут поклоняются. Я, Олаф Халдриксон, я знаю, что она имела в виду, когда обещала тебе, Ларри, власть над всем миром! Ja… можно подумать, что в нашем мире и сейчас мало всякой нечисти.
— Что? — одновременно вскричали мы с Ларри.
Олаф предостерегающим жестом прижал палец к губам и снова замолчал с угрюмым видом. Снаружи послышались шаги по мозаичной дорожке, и перед нами возник Радор… до неузнаваемости переменившийся. На необычайно торжественном лице не осталось и следа от обычной его глумливой ухмылочки.
Он отдал честь О'Кифу и Олафу, приветствуя их тем же образом, каким (я видел это раньше) он обращался только к Йоларе или Лугуру. За стеной вспыхнул шум драки и замер в отдалении.
— 'Ладала' разбушевалась! — сказал он. — Вот что могут натворить двое храбрых мужчин! — Он помолчал в задумчивости. — Кости и прах не станут драться друг с другом за место у кладбищенской стены, — загадочно изрек Радор, — но если кости и прах вдруг обнаружат, что они еще живы.
Он резко оборвал себя, обратившись глазами к внезапно пробудившемуся шару, из которого послышалось неразборчивое бормотание.
— Афио Майя прислала меня приглядеть за вами, пока она не призовет вас к себе, — громко и четко объявил он. — Там будет пиршество! Ты, Ларри, и ты, Гудвин, — пойдете туда. Я останусь здесь, с Олафом.
— Смотри, чтобы с ним не случилось ничего плохого! — вырвалось у Ларри.
Радор прикоснулся руками к глазам, приложил их к груди.
— Я клянусь тебе в этом Древними Богами, моей любовью к вам и тем, что вы совершили перед лицом Сияющего Бога, — прошептал он.
Радор хлопнул в ладоши. Вошел солдат, держа в руках длинный плоский ларец из полированного дерева. Взяв его в руки, зеленый карлик отпустил солдата, и только потом приподнял крышку.
— Здесь твое платье для праздника, Ларри, — сказал он, поднося ирландцу ларец.
Заглянув внутрь, Ларри запустил в ящик руку и вытащил оттуда отливающую мягким металлическим блеском белую тунику с длинными рукавами, широкий серебряный пояс, полосы ткани из такого же серебристого материала для оборачивания ног по здешней моде и, под конец, достал сандалии, будто вырезанные целиком из серебра. Повертев все это в руках, Ларри с раздражением бросил одежду обратно в ящик.
— Нет, Ларри, нет, — прошептал карлик. — Надень это, я прошу тебя, я умоляю тебя- не спрашивай, зачем это надо, — быстро добавил он, снова поглядев на шар.
О'Киф, так же как и я, был сражен его страстной просьбой. Карлик смешно и трогательно сложил руки в умоляющем жесте. Ларри, сплюнув в сторону, резко схватил одежду и вышел в соседнюю комнату, с фонтаном.
— Что, снова будет танцевать Сияющий Бог? — спросил я.
— Нет, — ответил Радор, — это обычное пиршество, которым отмечают… таинство! Лугур и этот двуличный, что пришел с вами, тоже будут там.
— Лугур? — поперхнулся я от изумления. — После всего, что случилось? Он придет туда?
— Может быть именно из-за того, что случилось, он обязательно придет туда, Гудвин, друг мой, — ответил Радор, глаза его снова коварно заблестели. — Там будут еще другие-, друзья Йолары и друзья
