отличался физическим здоровьем. По-видимому, он испытывал чувство зависти и проявлял явный интерес. Поэтому я обрисовал, как Черчилль обычно проводил свой день. Впервые на лице Готвальда появилось подобие улыбки, в которой выражались одновременно восхищение и недоверие, и он резко повернул разговор на тему о страданиях чешского народа в период фашисткой оккупации. Двести пятьдесят тысяч чехов, подчеркнул он, погибло от рук нацистов. Сюда следовало ещё добавить замученных до смерти, посаженных в концлагеря и высланных из страны евреев, которых в Чехословакии насчитывалось сто восемьдесят тысяч. Сейчас их осталось не более двадцати тысяч.
Готвальд поднялся из-за стола, давая понять, что встреча окончена. Он снова заверил меня, что Чехословакия пойдёт своим собственным путём. Конечно, не обойдётся без военного союза с Советским Союзом. В этом заключалась сущность чехословацкой безопасности. Чехословакия не забыла уроков Мюнхена. Я бы мог заметить, что коммунистам приходилось прикладывать много сил, чтобы люди этого не забывали, но промолчал. Хотя Готвальд, как уверяли меня Бенеш и Ян, и был осторожным и корректным реалистом, мне он показался жёстким, уверенным в себе и очень подозрительным человеком, что частично объяснялось его длительным пребыванием в Советской России. Три столетия под властью Австрии научило чехов прятать собственные чувства и растягивать губы в улыбке, когда им хотелось плакать, или изображать сострадание, когда их раздирал смех.
Готвальд родился в 1897 году и учился столярному делу в Вене.
Несчастный Владо Клементис http://en.wikipedia.org/wiki/Vlado_Clementis , с которым я встретился во время официального приёма в чехословацком Министерстве Иностранных Дел, оказался более живым и любезным. Смокинг прекрасно сидел на его располневшей фигуре, в петлице красовалась гвоздика, а в руках он держал бокал с бренди. Как и Готвальд, во рту у него была трубка, и он усиленно ей попыхивал. Лоснящийся, с прекрасными манерами человек. В то время Клементис занимал должность Помощника министра Иностранных Дел. В годы войны он жил в Англии и работал на Чехословацкое правительство в Лондоне – сегодня в глазах Москвы это было настоящим преступлением. Хотя мы раньше никогда не встречались, он приветствовал меня как старого знакомого: «Итак, что вы думаете о нашей революции? Много ли нашли перемен с момента вашего прошлого визита?». Я ответил, что почти всё осталось по-прежнему, то же законодательство, тот же порядок, то же равноправие при распределении материальных благ и то же трудолюбивый, приветливый народ, какими всегда были чехи. У него вытянулось лицо: «А как же наши социальные достижения?». Я произнёс: «Да, конечно, они есть. У нас у самих много нововведений, и достижения более ощутимы, чем ваши». Затем, чтобы немного подбодрить его, я честно добавил, что не увидел ни одного признака железного занавеса в Чехословакии. Он сразу повеселел и повторил всё то, что мне уже сказал Готвальд: Чехословакия идёт своим особенным революционным путём, необходимо поддерживать баланс экономики между Востоком и Западом. Поскольку он сам был словаком, я повернул разговор на Словакию. Клементис признался, что не всё ещё гладко, предстоит разрешить некоторые проблемы, но заверил, что отношения Чехии и Словакии сейчас намного лучше, чем после окончания Первой Мировой войны. Словаки не были бы словаками, если бы не ворчали время от времени.
Я снова выразил своё восхищение всем увиденным. Он остался доволен и к моему великому удивлению сказал, что установленный порядок стал результатом тщательной работы, проводимой во время войны одновременно в Москве и Лондоне. Перемены были заранее оговорены всеми политическими сторонами.
Когда гости разошлись, я расспросил о нём Яна. Клементис, пояснил Ян, легко поддавался влиянию. Он – прежде всего словак, потом он уже чех, и только, в-третьих – коммунист! Ян выразился очень деликатно. В подобных случаях мой американский друг Гамильтон Фиш Армстронг обычно говорил: «Я почти люблю этого сукиного сына. Ведь он врёт мне, только когда его вынуждают обстоятельства».
Бедный Клементис! Хотя он и являлся близким другом Готвальда, его арестовали в 1951 году по обвинению в контрреволюции. Могу присягнуть, что физически и морально он был не способен на такого рода активность. Его мужество только проявилось ещё до того, как Советский Союз заставили вступить в войну. В 1939 году Клементис раскритиковал Пакт Риббентропа-Молтова, а в 1940 году осудил нападение Советского Союза на Финляндию.
Когда я пишу эти строки (июнь 1952 года), Клементис, скорее всего, чахнет в какой-нибудь коммунистической чехословацкой тюрьме. Его бывшие коллеги обзывают его предателем и западным агентом. Когда-нибудь они предадут его суду, но пока этого не произошло. Владо Клементис – не единственный чехословацкий коммунист, который уже пострадал или пострадает в будущем от козней злопамятной Москвы.
4.
Луна над Мюнхеном.
Подобно каждому жителю Праги, от самого Бенеша до последнего босоного юнца, рассуждавшему о политике и имевшим на этот счёт своё собственное мнение, я тоже пришёл к определённым выводам ещё задолго до окончания моего визита. Я старался воспользоваться всеми доступными неофициальными источниками. Самой приятной и в некотором отношении наиболее полезной стала встреча с семьёй Бубелы.
Борек Бубела (Borek Bubela) был первым чехословацким секретарём нашей Дипломатической Миссии в 1919 году. Лиля, его жена, стала моей личной секретаршей и учила меня чешскому языку. Их супружество способствовало развитию успешной карьеры. Со временем Борек Бубела перешёл на работу в Англо- Чехословацкий Банк, а ещё позже он занял руководящий пост в самой крупной угольной компании Чехословакии. Во время моего приезда в 1947 году он занимал высокий пост Контролёра Угольной промышленности и был в отъезде. Борек и его жена всегда любили всё английское. Лиля настолько восхищалась Англией, что их три сына были воспитаны почти настоящими джентльменами.
Из всех чехов, с которыми мне довелось встретиться, Лиля оказалась самой пессимистичной. Она искренне советовала мне не доверять официальному оптимизму. Коммунисты, говорила она, заняли все ключевые позиции в правительстве и контролировали секретную полицию. Если они и не набрали достаточно голосов на выборах, то, тем не менее, у них была чёткая организация, и имелись тайные склады оружия. Другие партии не могли похвастаться такой организованностью и были не способны оказать серьёзного сопротивления в случае коммунистического переворота. Лиля пребывала в уверенности, что фактическая власть уже находилась в руках коммунистов. Она боялась за будущее своих сыновей. Работа мужа, утверждала она, висела на волоске.
Лиля пригласила меня в Ставовский театр http://en.wikipedia.org/wiki/Estates_Theatre на пьесу о войне «Облако и вальс», написанную Фердинандом Пероутка (Ferdinand Peroutka). ) Пероутка - прекрасный журналист, проведший четыре года в немецком концлагере и яростный противник коммунизма. После коммунистического переворота в феврале 1948 года ему удалось бежать в Лондон. Сейчас он проживает в Соединённых Штатах. (Его, видимо сын, тоже криптоеврей, американский политик: http://en.wikipedia.org/wiki/Peroutka_2004#2004_presidential_campaign ).
Пьеса сама по себе мрачная, в ней практически отсутствует мораль, и представляет собой серию ужасающих картин войны. В одной из сцен, происходившей около пражской тюрьмы, две чешки терпеливо пытаются увидеть в окне лица своих мужей. В ещё нескольких сценах действие разворачивается в камерах концлагеря: перед расстрелом чеха посещает священник, и гестаповцы жестоко издеваются над пленным евреем и заставляют его петь антиеврейские песни. Самой завораживающей и самой тяжёлой является сцена в кабинете чехословацкого интеллигента, которому стало известно, что нацисты узнали о его связи с подпольем, и он посылает за своим врачом. Между ними разворачивается душещипательный диалог: этот человек умоляет врача дать ему яд, и, наконец, опасаясь проявить малодушие в самую последнюю минуту, уговаривает врача ввести яд внутривенно.
Заключительная сцена происходит в гестапо где-то на севере Германии. Два нацистских офицера только что услышали по радио сообщение о взятии англичанами Гамбурга и Бремена. Эти офицеры скидывают с себя форму в надежде остаться не узнанными. Младший офицер выходит из комнаты и застреливается. Старший остаётся на месте. Снаружи раздаётся шум, в комнату врываются два английских офицера, за ними появляется девушка из A.T.S. (Auxiliary Territorial Service – служба обслуживания). Они заводят пластинку «На прекрасном голубом Дунае» и начинают танцевать. Немецкий офицер ухмыляется.
В каждой сцене звучат отрывки из «Голубого Дуная». Хотя эта пьеса навела бы тоску на лондонскую
