увидел каменную плиту примерно в пятнадцать футов высотой и десять шириной. Первое, что я заметил, это исключительная точность, с которой края скалы соединялись с окружающими каменными блоками. Потом я понял, что скала другого цвета – она более серая и кажется гладкой, странно… смертоносной.
– Скорее похоже на известковый шпат, чем на базальт, – сказал я, дотронулся до скалы и быстро отдернул руку; при прикосновении все нервы на руке испытали шок, как от внезапного удара замороженным электричеством. Это не обычный холод, каким мы его знаем. Холодная сила… Я описал это, назвав замороженным электричеством: такое определение подходит лучше всего. Стентон странно взглянул на меня.
– Значит, вы тоже почувствовали, – сказал он. – Я подумал, не испытываю ли галлюцинации, как Тора. Заметьте, кстати, что блоки рядом нагрелись на солнце.
Я пощупал их, а потом снова коснулся серой скалы. Тот же слабый шок пробежал по руке – звенящий холод, вызывающий представление о чем-то материальном, о силе. Мы осмотрели плиту внимательнее. Края ее были как будто отшлифованы гранильщиком алмазов. Они так плотно прилегали к соседним камням, что не оставалось просвета даже толщиной в волос. Основание плиты, как мы заметили, слегка изгибалось и так же плотно прилегало к каменному блоку внизу. И тут мы увидели, что камень снизу был вырезан, чтобы соответствовать изгибу плиты. От одной стороны плиты до другой шло полуокруглое углубление, как будто серая плита стояла в центре плоской чаши – полувыступая, полускрываясь. Что-то в этом углублении привлекло меня. Я протянул руку и пощупал камень. Гудвин, хотя остальные камни, окружавшие плиту, и все камни двора были грубыми и изношенными временем, этот был гладкий, как будто только что из рук полировщика.
– Это дверь! – воскликнул Стентон. – Она поворачивается вокруг этой чаши. Поэтому углубление такое гладкое.
– Может, вы и правы, – ответил я. – Но как, ради дьявола, нам открыть ее?
Мы снова осмотрели плиту, нажимали на края, пытались сдвинуть. Я случайно поднял голову – и вскрикнул. Примерно выше на фут и по обе стороны от перемычки серой скалы виднелись небольшие выпуклости, видимые только под тем углом, под которым я случайно бросил взгляд. Выпуклости в базальте были круглыми, восемнадцати дюймов в диаметре, как мы установили позже, и в центре всего на два дюйма выдавались над поверхностью. Если только не смотришь прямо на них, прижавшись к поверхности лунной скалы (потому что, Гудвин, эта плита и есть лунная скала), они невидимы. И никто не осмеливался стоять там! С нами была небольшая переносная лестница, и я поднялся по ней. Выпуклости были не что иное, как высеченные в камне изгибы. Я прижал руку к одной из выпуклостей и отдернул ее так резко, что чуть не свалился с лестницы. Ладонью, у самого основания большого пальца, я ощутил тот же шок. Я снова прижал руку. Электричество исходило от места не более дюйма шириной. Я внимательно исследовал выпуклость и еще шесть раз испытал шок. Гудвин, на выпуклости располагалось семь кружков, каждый в дюйм шириной, и прикосновение к каждому вызывало описанное мной ощущение. Выпуклость на противоположной стороне оказалась точно такой же. Но никакие нажимы на кружки поодиночке или в любой последовательности не вызывали никакого движения самой плиты.
– И все-таки… это устройство открывает дверь, – уверенно сказал Стентон.
– Откуда вы знаете? – спросил я.
– Не знаю… – с сомнением ответил он. – Что-то говорит мне, что это так, – продолжал он полусерьезно, полунасмешливо, – моя научная половина борется с моей человеческой половиной. Научная половина велит искать способ открыть эту дверь. А человеческая столь же настоятельно велит ничего подобного не делать и как можно скорее убраться отсюда, пока еще можно!
И он рассмеялся немного смущенно.
– Что же будет? – спросил он, и мне показалось, что его человеческая половина побеждает.
– Вероятно, все останется как есть, если только мы не разнесем плиту на куски, – ответил я.
– Я думал об этом, – сказал он, – и я бы… не осмелился, – добавил он достаточно угрюмо. И я тоже испытал описанное им чувство. Как будто что-то исходящее из скалы ударило меня по сердцу, как рука ударяет нечестивые уста. Мы отвернулись от скалы и увидели проходящую через пролом на террасе Тору.
– Мисс Эдит просит вас быстрее… – начала она и замолчала. Я увидел, как ее взгляд миновал меня, глаза ее широко раскрылись. Она смотрела на серую скалу. Тело ее неожиданно напряглось, она сделала несколько шагов… и устремилась прямо к скале. Мы видели, как она бросилась на нее, услышали крик, как будто из нее извлекли душу, видели, как она падает у основания скалы. И когда мы уносили ее, я заметил, как с ее лица сходит то выражение, которое появилось впервые при звуках хрустальной музыки Нан- Танаха, – нечеловеческое смешение противоположностей!
5. АВ-О-ЛО-А
Мы отнесли Тору вниз, к ожидавшей Эдит. Рассказали Эдит о случившемся и о том, что мы обнаружили. Она серьезно слушала, а когда мы кончили, Тора вздохнула и открыла глаза.
– Я хочу осмотреть этот камень, – сказала Эдит. – Чарлз, вы оставайтесь с Торой. – Мы молча прошли во внутренний двор и остановились перед скалой. Эдит коснулась ее, отдернула руку, как и я; решительно снова протянула ее и удержала. Казалось, она к чему-то прислушивается. Наконец она повернулась ко мне.
– Дэвид, – сказала моя жена, и печаль в ее голосе поразила меня, – ты ведь будешь очень-очень разочарован, если мы уедем отсюда, не пытаясь больше ничего узнать?
Гудвин, я ничего в жизни больше не хотел, как узнать, что скрывается за серой скалой. Вы поймете – все усиливающееся любопытство, вызванное всем происходящим; уверенность в том, что передо мной место, хотя и известное туземцам – я все еще придерживался своей теории, – но совершенно неизвестное людям моей расы; что здесь, на расстоянии вытянутой руки, лежит ответ на колоссальную загадку этих островов и утраченная глава в истории человечества. Здесь, передо мной – и меня просят отвернуться, оставить ответ непрочитанным!
Тем не менее, я постарался справиться со своим желанием и ответил:
– Эдит, я подчиняюсь, если ты хочешь, чтобы мы ушли.
Она видела смятение в моих глазах. Вопросительно посмотрела на меня и снова повернулась к серой скале. Я видел, как она задрожала. И почувствовал угрызения совести и жалость!
– Эдит, – воскликнул я, – мы уйдем!
Она прямо взглянула на меня.
– «Наука – ревнивая любовница», – процитировала она. – В конце концов, это все, возможно, мои выдумки. Ты не можешь так просто уйти. Нет! Но, Дэвид, я тоже останусь!
– Нет! – воскликнула я. – Ты отправишься в лагерь с Торой. Со мной и Стентоном будет все в порядке.
– Я останусь, – повторила она. И решение ее было неизменно. Когда мы приближались к остальным, она взяла меня за руку.
– Дэйв, – сказала она, – если произойдет что-нибудь… ну… необъяснимое… что-нибудь кажущееся… опасным, ты обещаешь вернуться на наш остров завтра, или как только мы сможем подождать там возвращения туземцев?
Я с готовностью пообещал – желание остаться и увидеть, что происходит ночью, жгло меня, как огнем.
Почему, Гудвин, я не стал ждать; почему не собрал всех в тот момент и не отплыл от острова через мангровые заросли к Ушен-Тау?
Тору мы застали на ногах, она была необыкновенно спокойна. Она утверждала, что ничего не помнит из происшедшего после ее появления рядом с нами перед серой скалой, как ничего не помнила после своего припадка на Ушен-Тау. Во время наших расспросов она стала такой же замкнутой, какой была до этого. Но, к моему изумлению, когда она узнала о наших приготовлениях к ночи, ее охватило какое-то лихорадочное возбуждение и нетерпеливое ожидание.
