– Не знаю, я ее не видела.
Мама-сан бросила испепеляющий взгляд на полку для овощей и проговорила:
– Если ты больна, Мэри, так иди домой. Если можешь работать, так работай. Я не собираюсь платить тебе за сидение в холодильнике.
Ватанабе слушал наш разговор, ссутулившись над раковиной. В кухню влетела Стефани, ее каштановые локоны тряслись.
– Ватанабе-сан! Креветки темпура, чипсы начос и соус сальса дип, – крикнула она по- японски с сильным американским акцентом.
Стефани прикрепила листок с заказом и бросила в нашу сторону любопытный взгляд. Со стороны могло показаться, что Мама-сан запихивает меня в холодильник. Господин Бойанж соскользнул на дюйм вниз по ее красному платью. Мама-сан подхватила его и водрузила на место.
– Мне уже лучше, – сказала я. – Я могу вернуться на работу.
– Вот и хорошо. Ступай к девятому столику.
Все с тем же кислым выражением на лице Мама-сан развернулась и направилась в бар. Я спросила себя, каково ей будет, когда она узнает, что ее единственный сын собирается удрать из страны, даже не попрощавшись с ней. А уж известие о том, что он собирается сбежать вместе со мной… Мне стало жалко Маму-сан, нет, правда жалко! Впрочем, даже если бы она была хоть немного приветливее со мною, вряд ли Юдзи остался бы с ней.
Я вздохнула, вспомнив, что предстоит еще по крайней мере два часа нянчиться с Таро. Ватанабе молча замер над раковиной.
– Не могу дождаться, когда сдерну отсюда, – сказала я.
Ответом мне был только шум воды в кране, хотя я знала, что Ватанабе разделяет мои чувства.
Глава 11
Ватанабе
Универмаг из стекла и бетона вздымался вверх на восемь этажей. Эскалаторы поднимали покупателей до крыши, где был разбит сад. Золотистые лифты сновали туда-сюда, словно крошечные пузырьки кислорода в стеблях растений. Рядом с ярко освещенной галереей обнялись две иностранки, блондинка и брюнетка. Крошечные волокна искусственного мохера от топика брюнетки забились в ноздри подруги. Воздух между ними затрещал от статического электричества.
Мэри и Катя были поглощены женской болтовней, состоящей из обмена комплиментами, рассказа о том, чем каждая из них занималась на протяжении последних двенадцати часов, и взрывов смеха, звонкого, словно удары по ксилофону. Мэри наполняла воздух гормонами окситоцина, отвечающими за доверие и женственность. Из семнадцати миллионов смесей, чувствительных к химическому воздействию, эти два гормона заставляли Катю, природе которой была свойственно макиавеллиевскос коварство, морщить нос.
Я стоял напротив магазина под гигантским лазурно-голубым экраном, на котором знаменитая актриса щебетала о достоинствах туши «Мэйбелин ультралэш». Прозвучал сигнал, разрешающий пешеходам перейти дорогу, и вот они двинулись на меня: полузадушенные галстуками конторские служащие, женщины, прижимающие к себе своих отпрысков, школьники, слоняющиеся между залом игровых автоматов и бассейном. Людская картография в движении: мышцы движутся на костях, кровавые медузообразные щупальца выстреливают в гиперпространство. Каждый человек окружен призрачным водоворотом воспоминаний и чувств; и в любое из них я могу проникнуть по собственной воле. Во вспышке нейтрино пешеходы достигали моей стороны улицы и направлялись дальше по делам, телесные микропроцессоры стрекотали словно маленькие электрические цикады.
Исполнив приветственный ритуал, Мэри и Катя вошли в здание. Я пересек дорогу и направился к ним. Две тысячи семьсот пятьдесят восемь отпечатков испещряли ручку двери. В этой пестрой смеси я узнал отпечаток большого пальца Мэри. Коснувшись ее сияющего следа, я толкнул дверь.
На первом этаже роботы в красной униформе и шляпах в виде таблеток ослепительно улыбались и кланялись посетителям. Захваченные разнообразными желаниями, Мэри и Катя испытывали прилив эндорфинов не меньший, чем при занятиях экстремальным спортом или приеме легких наркотиков. Они двигались рядом с прилавком, где висели шелковые шарфы. К ужасу ближайшего робота Катя повязала один на голову.
– В этом шарфе я могла бы заработать кучу денег, гадая на кофейной гуще.
Мэри рассмеялась. Стоявшая рядом конторская служащая бросила на нее любопытный взгляд. В отличие от меня женщина не умела переводить звуки чужой речи в универсальный метаязык, что охватывает все языки мира. Мэри и Катя двинулись к прилавку со шляпами, расположенному от них в семи метрах двадцати сантиметрах. Я замер за пирамидой бриллиантовых тиар. Нет ничего проще, чем спрятаться в подобном универмаге, где вас захватывают блеск и пестрота, а все визуальные и пространственные импульсы заторможены и с трудом поддаются управлению.
Нога моя редко ступала в пределы этих заповедников потребительского тщеславия. Прежде всего мне не нравилось, как там пахнет: липкая сахарная смесь из запахов, выделяемых человеческими телами, сочетаясь с освежителями воздуха, вызывала отвращение. Кроме того, я не выношу стремления к приобретательству, этого самообмана, с которым покупатель, словно охотник, подкрадывается к прилавку с летней коллекцией от Донны Каран. Вот, например, девушка с восхищением рассматривает костюм-двойку из кашмирской шерсти. Она искренне полагает, что наряд ценой девять тысяч йен превратит ее в захватывающую дух красавицу с рекламного проспекта. Или вот девушка в белых хлопчатобумажных перчатках, с лицом бледным как мел, верит, что этот синий пояс заставит юношу, в которого она безнадежно влюблена, забыть про ее псориаз. А вот мужчина с равнодушными глазами и порезами от бритвы на щеках – он считает, что выбранный им галстук с зелеными диагональными полосками поможет получить повышение по службе.
Однако все их старания тщетны. Иногда я воображаю себя всеведущим старым вороном, что смотрит на капустное поле: каждый кочан прихорашивается и чистит перышки, чтобы стать самым красивым капустным кочаном на свете, забывая, что он всего лишь кочан, и ему никогда не стать ничем иным.
Мэри и Катя направились к отделу женской одежды. Манекены там были облачены в яркие искусственные топы и военную форму. Катя уединилась в закутке, убранном в стиле гарема, покоренная меховыми манжетами. Катя считала свой яркий, вызывающий вкус собственной заслугой. Мне, однако, удалось проследить ее родословную до шестнадцатого века, где я обнаружил украинскую помещицу, принимавшую ванны из крови крепостных.
Мэри двигалась мимо вешалки с футболками, и сердце мое ныло от нежности и страха. На прошлой неделе я следил, как Мэри со своим дружком возвращались домой по тихому пригороду.
Я держался близко, подслушивая их разговор. И то, что я услышал, заставило меня содрогнуться.
С тех пор каждый вечер Юдзи удобрял любовь Мэри вонючей навозной ложью. Ложью, которая была призвана скрыть от доверчивой влюбленной Мэри его подлую натуру. С болью я наблюдал, как он аккуратно подводит к зловещему финалу.
Меж тем освобождение Мэри было не за горами. Это случилось на следующий вечер и наполнило мое сердце невыразимой радостью. Когда ее мир стал пузыриться и покрываться волдырями, она нашла меня, и вместе мы сидели в темноте морозильника. Мэри решила, что это болезнь, не сознавая, что это всего лишь первая рябь, пробежавшая по зеркалу. Помочь ей мог только я. Мне были слишком памятны муки первых дней моего вступления в новую
