прятался за спины военных, подставлял их.
Убежден, что партию не обязательно было разрушать, можно было, как это показал опыт Китая, используя ее потенциал, провести реформы в экономической, а затем и политической сферах.
Можно было обеспечить эволюционный переход — через перестройку, — к демократии, избежать многих провалов и ошибок, но Горбачеву этого не удалось. Это требовало необычайной воли и твердости, но стоило Горбачеву столкнуться с трудностями, как он немедленно уходил от этого вопроса.
Жизнь показала, что Горбачев — это наша трагедия. Трагедия в том, что он, возглавив партию, не управлял процессом, а плыл по течению. А быть сильным в закулисных играх, в подковерной борьбе, как выяснилось, недостаточно, чтобы управлять страной. Впрочем, эпоха была такая, что не каждый, находясь на его месте, и справился бы…
В Идеологическом отделе ЦК я проработал около года. Вскоре меня повысили и сделали старшим консультантом, а потом я перешел в новый отдел ЦК. Собственно, отдел был старый, по-новому он только стал назывался: прежний отдел административных органов переиначили в государственно-правовой, а затем — в отдел по законодательным инициативам и правовым вопросам. Заведующим был Бабичев Владимир Степанович, первым замом — Павлов Александр Сергеевич, я — просто замом. У меня был свой участок работы: я отвечал за законодательные инициативы. Это был, конечно же, служебный рост, поскольку замзав отделом ЦК — это уровень союзного министра, и я с удовольствием вспоминаю то время, ту работу. Нами, в частности, был подготовлен закон о борьбе с коррупцией, который должен был принять союзный парламент.
«Независимая газета», тогда очень молодая, не замедлила отозваться с некой потаенной усмешкой: партия разваливается, а они еще готовят какие-то бумаги, и не просто бумаги — целый законопроект!
И вот что значит судьба — к работе над законом были привлечены сотрудники Генеральной прокуратуры СССР, в частности Владимир Васильевич Панкратов и Алла Христофоровна Казаринова. Работали и другие люди. Не думал, не гадал я тогда, что через некоторое время мне придется этот институт возглавить. Кстати, закон этот так до сих пор и не принят. А он так нужен! Особенно сейчас. Мы изучали опыт европейских партий парламентского типа, примеряли его на себя, анализировали, выпускали сборники статей, принимали гостей из-за рубежа.
В частности, помню, у нас гостила румынская партийная делегация, общение было сердечным, договорились о контактах — и вдруг сообщение: в Бухаресте переворот! Супруги Чаушеску расстреляны, в столице Румынии стрельба. Наши гости собрались уезжать. Мы понимали, каково им сейчас! Кто знает, как сложится судьба каждого из них. Нам было хорошо — мы оставались в благополучной, хорошо защищенной стране. Не знал я еще тогда, что ждет всех нас, что мне, например, придется пережить трагические события 1991 и 1993 годов, что испытания, не менее тяжелые, ждут и мою страну.
Все было еще впереди.
Кстати, через некоторое время Владимир Степанович Бабичев, как и двое его коллег, заведующих отделами ЦК КПСС, Александр Николаевич Дегтярев и Вячеслав Александрович Михайлов, в самую критическую минуту не согласились с курсом ГКЧП и выступили против… Это стало, конечно же, сенсацией.
Разные люди работали в ЦК, но мое глубокое личное убеждение — в Политбюро не было ни одного человека, равного по интеллекту Яковлеву Александру Николаевичу. Я видел кое-какие документы с его пометками — это очень умный человек. Правда, на судьбу партии он имел радикальный взгляд: он считал, что ее надо разрушить. Горбачев был буквально подмят им, сам он с Яковлевым не мог соперничать ни в чем.
Когда мы ездили в Эстонию, один из работников МИДа, человек прозорливый, произнес очень точную фразу:
— Мы боремся за Союз, но судьба Союза уже предрешена, увы. Сейчас надо бороться за Россию.
Он как в воду глядел.
Многие, кстати, очень быстро поменяли свои взгляды. В частности, Сергей Сергеевич Алексеев — один из самых талантливых ученых юристов страны, слову которого всегда верили студенты СЮИ. Он в свое время много говорил о гуманизме и социальной ценности права социалистического типа. Прошло совсем немного времени — и он в своей позиции развернулся на 180 градусов. Мне неприятно было ощущать, когда мы вместе ездили в Свердловск на шестидесятилетие института, что Алексеев, который еще вчера учил меня одним истинам, уже делал другие ставки и пел совсем иные песни. Я понимал, что в ряде вопросов он, быть может, и прав, но ощущение, что за всем этим стоит конъюнктура, не покидало меня.
В общем, работал я в ЦК в очень тяжелый период, но не перевертывался, не шарахался из угла в угол, проработал так до конца, до августа 1991 года. Все события той поры происходили у меня на глазах. Разные чувства обуревали тогда людей. Одни были настроены на то, чтобы все ломать, крушить, другие наоборот, сохранить то, что еще не сокрушено, третьим было все глубоко безразлично, четвертые просто шарили глазами вокруг, выбирая, что поценнее можно ухватить… Мир наш словно бы преобразился, он никогда не был таким незнакомым и жестоким, лица людей стали совершенно иными…
Несмотря на то что о периоде ГКЧП опубликовано много материалов, я нигде не встречал описания событий с точки зрения тогдашней Старой площади. А ведь сотрудники ЦК КПСС по-разному отнеслись к августу 1991 года. Одни поддерживали ГКЧП, другие, наоборот, отрицали; было и то, и другое.
Все понимали, что страна находится в тупике, что завел ее туда Горбачев, что надо выбираться на белый свет, а вот каким способом? ГКЧП, конечно же, не самый лучший из них.
Когда все случилось и над Москвой заклубился пороховой дым, мы с Павловым подготовили докладную записку для Бабичева, в которой постарались дать правовую оценку происходящему. Вообще Павлов — человек очень опытный, с аналитическим умом, немало повидавший — в самые первые часы деятельности ГКЧП, когда еще шла отчаянная борьба и не было понятно, что произойдет дальше, констатировал мрачно:
— Все это — несерьезно. Это — авантюра!
В Москву тем временем вступили танковые колонны. Демократы бросились к танкистам уговаривать, чтобы те не «лезли не в свои дела», судя по мирным лицам ребят, сидевших в танках, они и не собирались никуда «лезть». Они просто по приказу вышестоящих командиров прибыли в Москву.
Гэкачеписты впоследствии признали, что введение танковых колонн в столицу было большой ошибкой. Не надо было этого делать.
И трое погибших, на мой взгляд, скорее, жертвы. Они, набросив брезент на смотровую щель механика — водителя бронированной машины, сделали боевую машину неуправляемой. И вообще надо было поступать совсем по-иному. Более умно и более тонко.
Тысячи людей собрались тогда у Белого дома с одной целью: защитить демократию. А в самом Белом доме, где находился Ельцин, ниже цоколя были накрыты столы. Как свидетельствует Павел Вощанов, один из наиболее приближенных людей Бориса Николаевича, за столами Борис Николаевич с ближайшим окружением «расслаблялись», ожидая разрешения ситуации. Повальная пьянка верхушки, похоже, началась уже тогда.
Около здания ЦК собирались толпы враждебно настроенных людей. Геннадий Бурбулис написал Горбачеву записку о том, что у него есть сведения: в ЦК уничтожаются документы, в стенах этого дома вообще строятся разные козни и так далее, что единственный выход из создавшейся ситуации — партию распустить, а здание опечатать. И Горбачев пошел на это — подписал бумаги. Сдал и ЦК, и партию, и товарищей своих, многие из которых были ему действительно верны.
Я хорошо знаю людей, которые опечатывали ЦК. Наиболее активными были Шахновский Василий Савельевич и Савостьянов Евгений Вадимович. Шахновский потом работал управляющим делами Московской мэрии. Сейчас он вице-президент компании «Юкос». Как-то при встрече он признался мне:
— Я до сих пор не знаю, правильно ли мы поступили, развалив партию и опечатав здания на Старой площади.
А дело в те дни доходило до неприличия. Воинствующая толпа останавливала женщин — технических сотрудниц ЦК, улюлюкала, ощупывала их, заглядывала не только в сумки… Опечатывание шло два дня. Хотя одно место, где здание ЦК можно было покинуть без унижений, все-таки существовало — это выход в Ипатьевский переулок.
Комплекс зданий на Старой площади был большим, все сразу не познать, не разгадать, поэтому
