Ипатьевский переулок толпа выпустила из поля зрения, и многие уходили из ЦК через те двери.
В последний день я забрал книги, которые у меня были на работе, попрощался со своим кабинетом и двинулся к выходу на площадь. Но унизительному досмотру и освистанию я не подвергся. Передо мной выходили Купцов — секретарь ЦК и Прокофьев — первый секретарь МГК, все внимание толпы сосредоточилось на них, и я спокойно вышел из подъезда.
Вышел практически в новую жизнь, в новую страну.
Ситуация, в которой я очутился, была незавидной. О карьере я, конечно, уже не думал, но у меня была семья, которую нужно было кормить, поить, обувать, одевать, детям дать образование, — мне было страшно за семью, за детей. Страшно было за страну — а с ней-то что будет? Понятно было, что она раскалывается: сейчас разрушили партию, а потом разрушат и страну. Все к этому, увы, шло.
Позже, много позже, когда на меня стали лить грязь, я чувствовал себя очень устойчиво, — ведь все это я уже пережил. Пережил наветы, когда о партии, о тех, кто находился у власти сочиняли разные небылицы, пережил унижения, пережил страхи за свою семью. Все это было, было, было! Чего только не говорили тогда, в августе и сентябре 1991 года! То, что группа руководящих коммунистов сбежала в Китай, что за рубеж ушли большие деньги так называемые деньги партии, и так далее. Какой только чуши не плавало тогда в воздухе, что только не плели.
Кстати, я смотрел дело о деньгах партии — закрытое, кстати, дело, его списали в архив за отсутствием состава преступления. Единственное, к чему можно было придраться, — к тому, что аппарат ЦК использовал для своих нужд не только партийные деньги, а и деньги государственные. Конечно, это неправильно, хотя ЦК выполнял и многие государственные функции, хищений же — в том смысле, что кто-то залез в партийную кассу и положил к себе в карман толстую пачку денег либо открыл счет на ошеломляющую сумму в заграничном банке, не было. Если честно, надо было возбуждать другие уголовные дела — в дни, когда в зданиях на Старой площади царила неразбериха, из кабинетов исчезло много ценной техники — компьютеры, факсы, телефонные аппараты, исчезли ковры и ковровые дорожки — это поработали мародеры. Вот кого надо было бы привлекать к суду, кого надо было обсуждать — так этих, нечистых на руку, прикрывшихся демократическими лозунгами.
К слову, много ходило тогда разговоров о «цэковских» привилегиях Борис Николаевич на этом построил едва ли не свою карьеру, и в ЦК деятельность свою начинал на волне «борьбы с привилегиями».
Ну что, например, имел я — заместитель заведующего отделом ЦК КПСС? Должность, замечу, была немалая. По негласной «табели о рангах» приравнивалась к должности союзного министра, а в чем-то была даже и выше. Персональной служебной машины у меня не было, была только машина по вызову — как правило, дежурная, — часто я ездил на метро. «Роскошная» дача, которую я имел, — это была обычная трехкомнатная квартира в восьмиквартирном доме, единственное что — в сельской местности, в Усово. Конечно, по тем временам это было немало, но по сравнению с тем, что имеют нынешние чиновники, — это мелочь. А Борис Николаевич, видимо, забыл о своей борьбе с привилегиями.
Зато очень много дала мне работа в ЦК по части контактов и знакомств. Владимир Андреевич Житенев, Виктор Васильевич Илюшин, Владимир Владимирович Андрианов, Станислав Владимирович Захаров — заведующий лекторской группой, Василий Иванович Тимошенко — его заместитель. В этой группе работали восемь человек, семь из них были докторами наук.
Анатолий Валентинович Петров, Игорь Борисович Нахутин, Борис Андреевич Столбов, Вячеслав Алексеевич Никонов — внук Молотова, Николай Иванович Шаклеин, Валентин Александрович Купцов, Егор Семенович Строев, Александр Сергеевич Дзасохов.
Их очень много, этих светлых людей. Всех не перечислить. Получится толстая «телефонная книга».
Но вернемся в 1991 год.
Несколько недель я находился в неком оцепенении. В ЦК была создана комиссия по трудоустройству сотрудников, возглавлял ее Петр Кириллович Лучинский — нынешний президент Молдовы, но я в комиссию эту не пошел, хотя она, говорят, очень многим помогла.
В то тяжелейшее время я отправился к двум руководителям, которых я хорошо знал, — к Кутафину Олегу Емельяновичу — ректору Московской юридической академии и Топорнину Борису Николаевичу — директору Института государства и права Академии наук СССР, — отправился с одним лишь вопросом: возьмут ли они меня на работу?
А в воздухе клубилась, буквально зримо ощутимая, некая опасность: будет ли охота на ведьм — прежних цековских работников — или не будет? Призывы к этому звучали очень громко. Особенно старалась покойная Галина Васильевна Старовойтова. Но надо отдать должное и Борису Николаевичу Ельцину, и — впоследствии — Виктору Степановичу Черномырдину: никакой охоты не было. Наверное, прежде всего потому, что сами они были партийными выходцами.
Деньги у меня еще оставались, правда, они кончались — еще мог прожить немного, а потом… потом, как говорится, не до супа с котом. Что скажут Кутафин с Топорниным? Вдруг откажут?
Первым я пришел к Кутафину.
— Олег Емельянович, возьмете меня на работу?
Тот — сразу же, не раздумывая ни секунды:
— Не вопрос! Для начала возьму профессором на кафедру, а там видно будет… Не вопрос!
Я поехал к академику Топорнину.
Топорнин тоже не стал раздумывать.
— У меня много недостатков, — сказал он, — но людей в трудную минуту я никогда не бросаю. Конечно, возьму. Главным научным сотрудником… Годится?
И я как-то сразу успокоился, тот холод, что сидел в душе, исчез. В конце концов, шут возьми, какой из меня партийный функционер? Я и проработал-то в ЦК всего ничего: с ноября 1989 года по август 1991-го неполных два года. Раньше в партии я никогда не работал, горбачевскому перестроечному призыву верил — мне искренне хотелось что-то сделать для людей, для страны, и в том, что произошло, никакой моей вины не было.
Работу я продолжал искать, но найти не успел: позвонил Вячеслав Александрович Михайлов, ныне бывший министр по делам национальностей в российском правительстве — в ЦК он заведовал отделом межнациональных отношений, умный человек, доктор наук, недаром он был востребован и прошлой властью, и властью нынешней, — и сказал:
— Есть такая новая организация — называется Конгресс российских деловых кругов, — которой требуются консультанты. Я иду консультантом по межнациональным вопросам, а вам предлагаю быть консультантом по правовым.
И мы, не сдавая в отдел кадров своих трудовых книжек, устроились по контракту работать в эту организацию. Оклад был приличный — около трех тысяч рублей. Это были очень неплохие по той поре деньги. Но проработали мы с Вячеславом Александровичем недолго — начались трудности с финансами, и нас сократили.
Предстояло вновь решать вопрос: куда пойти, как, каким способом зарабатывать деньги, чем кормить семью?
Те, кто когда-то стоял перед подобным барьером — будто на дуэли со своим будущим, — хорошо знают, как чувствует себя в таких ситуациях человек.
Москва была серой, какой-то промозглой, люди разбились на два лагеря: одни ликовали, пребывали в состоянии некоего сладкого опьянения, другие, наоборот, были мрачные, ходили, опустив головы, словно бы проиграли какую-то крупную игру и теперь в отчаянии готовы были схватиться за другие.
В воздухе пахло порохом, гражданской войной, схватками не на жизнь, а на смерть, этот запах особенно чувствовался, когда собирались митинги. В обществе появились не только красные, но и белые, и зеленые, и голубые какие угодно, словом. И у каждого цвета была своя правда, каждый цвет хотел вести за собой народ.
Только не все были достойны этого.
Огромная держава распадалась, вызывая у одних гнев, у других — слезы. Многие растерялись. Да и было отчего растеряться. Многие потеряли работу, рубль стремительно катился вниз, поговаривали о голоде, погромах, переворотах.
