Кто-то из арестантов говорит:
— А ведь этого Злотникова, что из седьмой камеры, освободили сегодня.
— Всем свободу отменили, а его одного отпустили, — удивляется другой.
Полуботок слышит эти речи, но молчит себе и молчит. Работает, погружённый сам в себя, ни на кого не оглядываясь.
И ещё чей-то голосишко:
— А хорошо теперь без этого гада!..
Столовая гауптвахты. Обед.
Смертельно усталые арестанты жадно набрасываются на еду. Уничтожают её быстро и сосредоточенно.
Лисицын зыркает по сторонам своими крысьими глазёнками. И вот — перегибается через стол и выхватывает у Аркадьева кусок хлеба.
Аркадьев вскакивает:
— Отдай!
— Отдай, отдай, — говорит Косов. — А то ведь бить будем. Времена для тебя теперь уже не те.
Лисицын насторожёнными глазками стреляет по присутствующим. Оценивает ситуацию: будут бить или не будут?
Многие перестали есть. С ненавистью смотрят на него.
И Лисицын понимает: будут!
Возвращая хлеб, он кричит:
— Да подавись ты своим хлебом!
Все удовлетворены таким исходом.
Двор дома офицеров.
И снова такая же точно работа. Тяжёлая, изматывающая. Но ведь должен же кто-то убирать эти развалины, чтоб чисто было.
Лицо Полуботка вспыхивает радостью — это он увидел, как во дворе появились человек пятнадцать из его роты, а с ними — старший лейтенант Тобольцев.
Полуботок подбегает к ним:
— Здорово, третья рота! Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! Ну как там у нас дела?
Происходит обмен рукопожатиями и приветствиями.
Тобольцев отводит Полуботка в сторону и шепчет:
— В нашей-то роте всё нормально… Слушай, ты случайно рядового Злотникова не знаешь?
— Знаю.
— Так ты представляешь: возвращается он к себе в роту, а там его сюрприз поджидает.
— Какой сюрприз?
— Там, в высших сферах, — Тобольцев делает жест наверх, — военный прокурор и прочие с ним всё колебались: возбуждать против него дело или не возбуждать? Очень уж этого Злотникова наш командир полка защищал. Ну и сегодня как раз надумали они там, в верхах, всё-таки возбудить дело. И получилась творческая недоработка. Если бы чуть раньше пришли к этому мнению, то его бы просто перевели из простой камеры для арестованных в камеру для подследственных. А так — когда он оказался на свободе и узнал, что его всё-таки будут судить, он, представь: убивает дежурного по роте, берёт у него ключи от ружпарка и, вооружась до зубов, бежит в неизвестном направлении.
— Так я и знал, — говорит Полуботок. — Дезертировал!
Некий кабинет в некоем учреждении.
Некие штатские, сидя за столом, то ли размышляют вслух, то ли принимают какое-то решение. Перед ними — карты.
Один из штатских говорит:
— Он часто хвастался, что у него где-то на советско-турецкой границе есть друг. Военнослужащий. Кажется, прапорщик…
Другой возражает:
— С оружием, на угнанной машине и сразу после убийства он так далеко не помчится. Скорей всего он заляжет на дно где-нибудь поблизости. У него есть какие-то друзья где-то здесь совсем рядом, на Урале.
— Урал — это обширное понятие.
— Поработаем с солдатами и командирами его роты и узнаем. Где друзья, где подруги, где родственники всё узнаем…
Чей-то начальственный голос вмешивается:
— Только давайте в темпе, пожалуйста! В темпе! А то ещё неизвестно, сколько людей этот зверь поубивает!
Седьмые сутки гауптвахты
Двор гауптвахты.
Вдоль шеренги гауптвахты прохаживается старший лейтенант Домброва.
— Те, кому сегодня освобождаться — шаг вперёд!
Выходят человек десять.
— Многовато, — говорит Домброва. — Ты, ты и ты — отпускаю. Через десять минут подойдёте к моему кабинету. Остальных бандитов попридержу, а то работать будет некому. Шаг назад!
Вышедшие становятся назад, в строй, в том числе и Косов, у которого лицо так и сияет от счастья, ведь ему-то как раз и досталось одно из этих трёх «ты»!
Между тем, Мордатый, который тоже давеча выходил из строя, освобождения не получил, хотя и претендовал на него. Еле сдерживая гнев, он говорит:
— Товарищ старший лейтенант! А почему вы МЕНЯ не освобождаете?! Мои трое суток уже истекли! Вы не имеете права!.. Вы обязаны отпустить меня!
Домброва улыбаясь одними губами, тихо отвечает:
— Любезный, вы плохо знаете Устав.
— А вы хорошо его знаете, — злобно ревёт Мордатый, — что держите меня здесь незаконно?
Все губари застыли от напряжения. Некоторые чуть заметно улыбаются. Последнему дундуку понятно: так разговаривать с Домбровою никто из арестованных не должен. И этот Мордатый — тоже. Не понимать таких простых вещей может только полный идиот.
Домброва улыбается одними губами, глядит прямо в глаза Мордатому и, смакуя каждое слово, произносит следующий шедевр гауптвахтовского красноречия:
— Ты, пьянь. Знаешь ли ты, что для задержанных в нетрезвом состоянии срок наказания исчисляется не с момента ареста, а с момента ПОЛНОГО ПРОТРЕЗВЛЕНИЯ? Восемьдесят второй пункт. Глава двенадцатая. Дисциплинарный Устав Вооружённых Сил Союза ССР! Поскольку ты до сих пор ещё не пришёл в чувство, то отсчёт твоих троих суток ещё даже и не начинался. Ясно?
Где-то в России.
Злотников оставляет на шоссе, неподалёку от железнодорожной насыпи угнанную машину. Ловко вскарабкивается вверх и вваливается со всеми своими вещами в дверь проползающего мимо товарного вагона. Едет дальше…
А весна уже разошлась вовсю. Солнышко пригревает, тает и тает снег. Всё это, а ещё и леса, и поля, и деревни, проносится мимо, остаётся где-то позади, сменяется новыми картинами русской природы.
