Злотников наблюдает за всем этим из открытой двери товарного вагона. На нём простая штатская одежда. Вещмешок и ещё какое-то тряпьё, пригодное для спанья и для упаковки автомата. И он уже никакой не рядовой конвойных войск, а, пожалуй даже, и не очень-то и гражданин СССР. Он теперь пребывает в совсем новом качестве, в новой роли, и возврата назад ему уже никогда не будет.
И хоть он сейчас и мнит себя сверхчеловеком, а всё-таки страшно ему сейчас, страшно. И вовсе он не супер-супер, а всего лишь маленький, крохотный человечек.
Камера номер семь для арестованных солдат (матросов).
В камере содержится шестеро арестованных: Лисицын, Бурханов, Аркадьев, Кац, Артиллерист и Принцев.
В обычных своих позах сидят они на табуретках у стены и у стола. Настроение у всех тягостное, недоумённое.
На почётном месте, возле печки-голландки сидит Лисицын.
Бурханов говорит:
— Патриота из себя корчил, а мы и уши развесили…
— Мне лично всё было понятно с самого начала! — раздражённо перебивает его Кац. — Это вы все пошли у него на поводу.
— Да ты больше всех ему и подпевал! — с ненавистью кричит Аркадьев.
Кац смотрит на него с уничтожающим презрением и бросает как плевок в лицо:
— Я — выживал, как мог. Я очень люблю выживать! Это моё самое любимое занятие! Моё хобби. Зато ты — больше всех молчал! Так вот: заткнись и молчи!
Начинается шум, спор и в этой суматохе только один не участвует — это рядовой Лисицын. Медленным и пронзительным взором он обводит всех присутствующих, и в голове его явно рождается какая-то мысль; и в лице происходит что-то вроде просветления, может даже — озарения божья.
И он встаёт.
Присутствующие почему-то разом замолкают и вопросительно смотрят на него. Снизу вверх.
Лисицын, оглядывая всех сверху, ведёт такую речь:
— Ну вот что: хватит! Мы долго терпели над собой власть этого придурка. И моё терпение теперь лопнуло! Я наведу порядок в этой камере! В общей сложности я уже насидел сто пятьдесят семь суток на гауптвахте! Поняли все? И я, как ветеран… Вы у меня попляшете!.. И чтоб Уставы учили! И чтоб работали у меня по-настоящему!
Гробовая тишина. Лицо Принцева вытягивается от изумления, а челюсть отвисает от страха.
Кац тщательно оценивает новую обстановочку. «За» он или «против» — не поймёшь.
Остальные — странным образом молчат.
Сверкая очами, Лисицын продолжает:
— А порядки у меня теперь будут такие…
Его бесцеремонно прерывает Артиллерист:
— Глядите-ка: новый диктатор явился!
— Давайте мы ему набьём морду, ребята? — предлагает Аркадьев.
— Что там за разговорчики! — возмущается Лисицын.
— Штаны застегни! Ненормальный! — кричит Бурханов.
И в самом деле — у новоявленного лидера расстёгнута ширинка.
Застёгивая штаны Лисицын, говорит:
— Что за разговорчики?
— Да чего на него глядеть? Бить таких надо! — кричит Аркадьев и первым бросается на Лисицына.
Вслед за ним бросаются и почти все остальные. Кроме Каца. Начинается свалка. Лисицына бьют руками и ногами.
А в камере номер один сидит рядовой Полуботок.
Локти упёрты в колени. Ладони подпирают голову. Он о чём-то думает, думает, думает… И ничего-то он не знает о том, что сейчас происходит в камере номер семь.
Восьмые сутки гауптвахты
Двор гауптвахты.
Несколько губарей лениво убирают снег. Среди убирающих — Бурханов и ещё один новенький солдат с эмблемами летуна.
— И долго мы ещё будем тут в снегу ковыряться? — возмущается Летун. — Сколько же можно?
— Салага! — бросает ему с презрением Бурханов. — Знал бы ты, какие у нас дела творились тут в старые времена! Это разве работа? Вот раньше было, вот то — да!
Бурханов увлечённо слагает легенды о старом житье-бытье, но мы отключаем звук и ничего не слышим.
2Двор гауптвахты.
Губари стоят в шеренгу. В шинелях, без ремней. Старший лейтенант Домброва прохаживается мимо них.
— Кому сегодня освобождаться — шаг вперёд! — провозглашает он.
Из строя выходят: Артиллерист, Бурханов, Лисицын.
— Воинская дисциплина, — говорит Домброва Артиллеристу.
— Воинская дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил, установленных Законами и воинскими Уставами!
— Отпускаю, — говорит Домброва. Переходя к Бурханову, спрашивает: — Все статьи выучил?
— Так точно, товарищ старший лейтенант! Выучил все статьи, полагающиеся арестованному на гауптвахте!
— Верю, отпускаю, — говорит Домброва и переходит к Лисицыну. — А ты, мурло, чего вылезло?
— А мне пора, — отвечает Лисицын. — То, что вы мне назначили, уже прошло.
Домброва с интересом разглядывает искорёженную, зазубренную, вдребезги разбитую рожу с сильно подбитым глазом.
— Добавляю трое суток, — говорит Домброва. — За то, что плохо побрился.
Девятые сутки гауптвахты
Двор комендатуры.
Арестанты занимаются строевыми упражнениями. Форма одежды: шинели с ремнями.
Чей-то голос лениво командует: «Нале-ВО!.. Напра-ВО!.. Кру-ГОМ!.. Шагом-МАРШ!..»
Полуботок и Принцев автоматически выполняют приказания с безучастными лицами.
Звучит команда:
— Разойдись! Пять минут отдыхаем!
Полуботок, опираясь на забор, говорит Принцеву:
— Весна… И ты прав был тогда: на гауптвахте нужно ЖИТЬ… — Подумав, он добавляет: — И нужно выжить…
Принцев будто и не слышит:
— Мой отпуск… Мой отпуск — так весь и пропал…
