это и понятно. Какими бы законными по формальным признакам не являлись действия спецслужбы, истинной их причиной была все-таки политика. Вернее, яростная и очень рискованная борьба за власть в Кремле. А потому мотивы, которыми руководствовался Коржаков в этой ситуации, носили ярко выраженный корыстный характер.
Генерал Александр Коржаков появился в зале заседаний Совета безопасности, находившемся в Кремле, в то же время, что и я: минут за пятнадцать до начала. Почти все уже собрались и расселись в том порядке, как того требовали таблички с фамилиями, расставленные в строгом соответствии с местом, которое каждый из нас занимал в иерархии государственной власти.
Коржаков, впрочем, не был членом Совбеза и зашел в зал, видимо, для того, чтобы переговорить с Михаилом Барсуковым, директором ФСБ, чье место за столом находилось справа от меня. Поневоле я был вынужден втянуться в разговор, спросил: «Кто-нибудь объяснит мне, что же все-таки произошло?»
На что Александр Васильевич, сделав ясные глаза и без малейшего смущения в голосе, попробовал меня удивить: «Ты что, не знаешь? Вчера твои милиционеры задержали Лисовского…» На что я рассмеялся: «Саш, ты брось этим заниматься — «мои милиционеры»… Те милиционеры, заставь их задержать — хрен кого задерживают. Тоже мне, нашли храбреца!»
Коржаков вроде бы и не возражает, но по его глазам, по улыбке вижу, что не зря он так поворачивает разговор: дескать, его дело — сторона. Барсуков тоже, едва ли не из рукава, достает и протягивает мне объяснение подчиненного мне офицера: «Я остановил… Я спросил, что у вас в коробке… Я обнаружил… Тут вошли два представителя Службы охраны президента…» В общем, нормальная милицейская бумага, призванная зашифровать все таинства оперативной работы, которую внутри Дома правительства и в недрах предвыборного штаба провернули люди Коржакова.
Эти нехитрые манипуляции с правдой и вымыслом ничуть меня не смутили. Коржаков ушел. И вскоре появился Ельцин, который начал заседание с того, что представил Лебедя в связи с назначением на должность секретаря Совета безопасности. Надо сказать, что за все время, пока секретарствовал Александр Лебедь, президент, кроме этого дня, больше не появится ни на одном из заседаний Совбеза.
Но в этот раз все начиналось на высокой ноте. Правда, после поздравлений Борис Николаевич оставшуюся часть заседания провел стремительно и грозно. Отменил обсуждение вопроса, который стоял в повестке дня, и поднял со своего места Барсукова. Негодование Ельцина было столь бурным, что не оставалось никаких сомнений: президент воспринял происходящее как личную обиду, как предательство. «Вы, — сказал он Барсукову, — превысили свои полномочия! Вы лезете, — голос президента наливался металлом, — куда вас не просят! Я вас отстраняю от участия в работе штаба по выборам президента!» После этого Ельцин обратился ко всем остальным: «Все, — отрезал он, — Совбез закончен! Расходимся!..»
Мы вышли из зала, но в приемной ко мне подошел дежурный и передал просьбу Коржакова подняться к нему. Такое же приглашение получили Михаил Иванович Барсуков и Евгений Максимович Примаков, бывший тогда руководителем российской внешней разведки.
Все вместе мы поднялись на третий этаж. Причем Барсуков позвал с собой и Лебедя. Михаил Иванович не скрывал дружеского расположения к секретарю Совбеза и обращался к нему почти фамильярно: «Пойдем, Александр Иванович, познакомимся поближе…»
В кабинете Коржакова мы задержались недолго. Хотя и налито было каждому по рюмке коньяку, но говорить оказалось не о чем. Лебедь, правда, пить не стал совсем и, подержав для виду рюмку в ладони, буквально через несколько секунд вышел и больше не появлялся.
В настроении Коржакова и Барсукова, бывших между собой друзьями, я отметил в тот раз нарочитую браваду. «Вот видишь, меня уже вывели из штаба. Тебе, наверное, тоже перепадет», — говорил один другому, и весь их по-курсантски задиристый вид свидетельствовал о том, что президентский гнев не кажется им долговечным.
Я и Евгений Максимович Примаков тоже задерживаться не стали. Распрощались с кремлевскими генералами, расселись по машинам и отправились восвояси.
Но лишь только я переступил порог кабинета, сел за стол и раскрыл документы, по президентскому коммутатору позвонил Примаков: «А.С., ты слышал: только что объявили, что от своих должностей освобождены Коржаков и Барсуков? Как это понять?» «Вот так новость! — удивился я. — Надо же… Ведь президент сказал Барсукову, что лишь выводит из предвыборного штаба…» — «Да нет, все произошло, пока мы ехали из Кремля».
Я включил телевизор: новость о смещении со своих постов Коржакова и Барсукова уже передавалась во всеуслышанье.
Как стало известно позднее, сразу после заседания Совета безопасности в приемной Ельцина Анатолий Чубайс поставил жесткое условие президенту: «Решайте: либо вы избираетесь на второй срок, либо не избираетесь и остаетесь с ними!»
То, что указ был немедленно подписан, означает: Ельцин недолго стоял на распутье.
Наделавшая в свое время много суетливого шума книга Александра Коржакова «Борис Ельцин: от рассвета до заката» в большей степени касалась личных взаимоотношений президента и его охранника, которым, несмотря на добытые в Кремлевском дворце генеральские погоны, по сути, всегда оставался Александр Коржаков.
Мои слова не следует понимать как пренебрежение к людям его профессии: охранять президента — это сложная, опасная, по-настоящему жертвенная работа. Офицер личной охраны, или, как называют себя люди этой профессии — «живой бронежилет» — зачастую становится человеком не только хорошо информированным о жизни охраняемого лица, но и другом, и соратником, с которым ешь из одного котелка.
Есть охрана у меня самого. Я верю этим людям и полагаюсь на их профессионализм и человеческую надежность. Это естественно в кругу офицеров.
Возвышение Коржакова из майоров в генерал-лейтенанты происходило не на моих глазах, и я не вправе комментировать этот отрезок жизни Александра Васильевича.
Его книга тоже осталась лежать недочитанной, но это, скорее, следствие моего безразличного отношения к придворной жизни вообще и к придворным интригам, в частности. Мне показалось, что лучшим комментарием к ней мог бы послужить известный афоризм Шарля Монтескье: «Лакейская — это питомник для будущих вельмож».
Об этой книге я вспомнил, чтобы как-то обозначить характер моих взаимоотношений с Александром Коржаковым, который к моменту моего назначения на должность министра внутренних дел уже давно считался человеком влиятельным. Почти всемогущим. Аудиенций с ним добивались олигархи, политики, военачальники. Гуляли небезосновательные слухи, что Александр Васильевич казнит и милует своей волей и пары его слов на обрывке бумаги достаточно, чтобы одного наделить генеральским званием, а у другого — отнять банк или, например, нефтяную компанию.
Не знаю. Наши пути редко пересекались. Нас ничто не связывало, и я абсолютно ничем не был ему обязан. Неслучайно, в своей книге, в той части, где приведен разговор Коржакова якобы с Виктором Степановичем Черномырдиным, на вопрос своего собеседника: «А как Куликов — наш?», Александр Васильевич отвечает: «Я не знаю, чей он. Не я его ставил». Так оно и было.
Виктор Федорович Ерин рассказывал мне, как лично рекомендовал меня на должность министра. Павел Сергеевич Грачев говорил, что на вопрос Ельцина о моей кандидатуре отрекомендовал меня наилучшим образом. Не знаю, интересовался ли президент мнением Коржакова обо мне, но это и не суть важно. Борис Николаевич часто советовался с чиновниками своей администрации, с членами правительства по поводу того или иного человека, которого намеревался назначить на высокую должность. Вот так однажды и меня самого он застал врасплох вопросом: «Скажите, А.С., есть ли у вас на примете кандидатура нового генерального прокурора?»
Пока я советовался в министерстве с генералом Кожевниковым — ведь знал я далеко не всех прокуроров в России, особенно таких, кого бы мог лично рекомендовать, — Ельцин принял решение о том, что генеральным прокурором станет Юрий Ильич Скуратов. Его я не знал. Впервые познакомились после его назначения.
Что касается Коржакова, то он всегда вежливо здоровался со мной, когда я был командующим
