Много лет спустя он очень гордился, что у него, рядового солдата, сын стал офицером. «Мой сын уже капитан… Мой сын уже полковник… Мой сын уже генерал-майор…» — сообщал он друзьям всякий раз, когда меня повышали в звании.
Я рано сел за руль автомобиля. Еще тогда, когда мои ноги не доставали до педалей. Конечно, отец выжимал сцепление, газовал и переключал скорости, но по ровной степной дороге я вел грузовик самостоятельно. Позднее, лет в одиннадцать-двенадцать, я мог управиться с полуторкой и без его помощи.
Течение мальчишеского времени можно было измерять периодами, когда у отца, совхозного шофера, появлялась новая рабочая машина. Сначала это была полуторка, потом ГАЗ-51, ЗИС-150, УРАЛ-ЗИС. На фронте отец водил разные машины: лендлизовские «студебеккеры», «форды» и советский ЗИС-5. Вот этот — «зисовский» — грузовик он считал лучшей машиной Великой Отечественной войны.
Человек он был работящий и очень известный в округе. Во время уборки урожая вывозил от комбайна на элеватор по 90–100 тонн зерна. Далеко не каждому это было по силам. «Теперь так не работают», — сказал мне однажды шофер Иван Соболев, который в те годы работал в комсомольско-молодежной бригаде, которую возглавлял на правах старшего и опытного товарища мой шестидесятилетний отец.
Крестьянский труд — тяжелый, надрывный. Но ни роптания, ни резкого слова не слышали мы от отца даже тогда, когда, вернувшись из дальнего рейса, он получал новое задание. Приходил человек из конторы и сообщал: «Сергей Павлович, надо ехать!..» Мать собирала котомку с продуктами и отец молча уходил. Помню буранные, студеные зимы пятидесятых годов, когда начали вымерзать совхозные отары. Отец пропадал на работе неделями: возил корма через снежные заносы.
Вот эта отцовская безотказность казалась мне совершенно нормальной. Каждый из нас, мальчишек, очень быстро привыкал к тому, что страда — это время черноземной крестьянской отваги. От того, как ты вел себя во время сева и уборки, зависела репутация не только сельского работяги, но и сельского подростка. Напомню, что бывший генеральный секретарь ЦК КПСС и первый президент СССР Михаил Сергеевич Горбачев, выросший в одном из соседних районов — Красногвардейском, — будучи школьником, заслужил на уборке урожая орден Трудового Красного Знамени.
Освоившись за рулем отцовской машины, в 15–16 лет я уже возил зерно от комбайна на ток. Вся сложность состояла в том, чтобы уровнять скорости машины и комбайна во время выгрузки зерна на ходу. Позднее мне могли поручить и более сложную работу — например, выгрузку силоса. Тут надо было довольно энергично действовать рычагами и педалями, чтобы тяжелую машину не потащило в силосную яму.
Я понимал, как тяжело приходится отцу. Ведь в страду работают и день, и ночь. Говорил: «Папа, ты вздремни пару часов, а я поработаю…» Отец уступал мне место за рулем, но спал, что называется, вполглаза, и то в кабине. Только позднее, убедившись, что я работаю уверенно, шел отдыхать уже на полевой стан.
Шоферская работа мне очень нравилась. Бывало, вместо отца я развозил грузы по фермам, и даже коробки с кинофильмами — по сельским клубам. Водительский навык и технические знания были настолько прочными, что буквально через год, когда я поступил в военное училище, меня просто-напросто отстранили от занятий по вождению. Преподаватель сказал, что ездить я и так умею и он не хочет тратить на меня золотое учебное время. Дескать, пусть учатся рулить те курсанты, которые вообще не имеют навыков. А водительские права мне выдали уже после первого курса.
Учился я на грузовиках, тогда как легковая машина, особенно личная, казалась мне неимоверной роскошью. Да и не только мне: частных машин почти ни у кого не было. Правда, в начале пятидесятых годов один из братьев, Федор, приволок откуда-то пустую раму автомобиля «Победа» с документами. Целый год они с отцом колдовали над ней, собирали запчасти, но сделали машину как новенькую.
Приучая меня к автомобилю, отец искренне верил, что это ремесло обязательно пригодится мне, какими бы ни были мои собственные планы и надежды. Как когда-то в 30-е годы, в пору ухода из голодного колхоза, он, наверное, рассуждал, что эта работа даст мне верный заработок в жизни и сделает меня самостоятельным человеком. Часто брал с собой в дальние рейсы. Ездили мы с ним и на Черные Земли — в Калмыкию, и в горы.
Кажется, в один из таких рейсов он рассказал мне о том, как в Нахичевани, будучи заключенным, нечаянно задавил человека. Он работал на строительстве железной дороги, возил рельсы. В одном из азербайджанских сел какой-то мальчишка, чтобы покататься, из озорства, на ходу зацепился руками за рельсы между тягачом и прицепом. Но сорвался и попал под колеса прицепа. Машина, везущая рельсы, была такой тяжелой, что отец даже не заметил, что заднее колесо переехало упавшее тело. Выяснилось это, когда он прибыл на место разгрузки.
На следующий день вызвали в местную милицию.
Отец понимал, что ему, заключенному, могут только добавить срок. Человек он конченый, сидит «за политику». Кому охота разбираться? И был ошеломлен сообщением, что его не считают виноватым и не станут привлекать к ответственности за гибель азербайджанского мальчика. После этого он уверовал, что справедливость может улыбнуться даже самому бесправному. Что никогда не надо отчаиваться. Ведь вокруг много правдивых, добросовестных людей, которые могут придти на выручку даже в самую смертную минуту.
Так уж вышло, что осенью 1953 года в школу я пошел в Абхазии. В 1 «В» класс сухумской мужской школы № 2 имени А.С. Пушкина. До сих пор с благодарностью вспоминаю свою первую учительницу Вассу Ивановну Островскую.
Сухуми был городом многонациональным, поэтому среди моих товарищей и одноклассников, не делавших, правда, никаких различий по национальному признаку, были мингрелы, русские, абхазы, грузины, армяне, греки и даже прибалты. Во втором классе учился будущий политический лидер абхазов Владислав Ардзинба. Среди ребят постарше, пятиклассников или шестиклассников нашей мужской школы № 2, ловкими футбольными финтами отличался будущий народный артист СССР, замечательный тенор, солист Большого театра Зураб Соткилава. Позднее он станет мне другом. Таким же, как будущий корреспондент газеты «Комсомольская правда» Александр Кутателадзе, более известный как литератор Александр Потемкин.
В слово «будущий» я вкладываю особый смысл. Будущее делало нас равными, и на улице Бараташвили, в районе знаменитого обезьяньего питомника, все мои товарищи по детским играм, как правило, уступавшие мне должность командира, учились товариществу, отваге и великодушию. Ребята мы были, прямо скажем, подвижные. Многие носили рогатки. Легко дрались и легко мирились. Наши самодельные бомбы, шумные, но, впрочем, почти безопасные — могли рвануть в самый неподходящий момент у стены летнего кинотеатра или в многоголосом сухумском дворе.
Много лет спустя, будучи генералом, чьи войска, осыпаемые камнями и металлическими штырями, растаскивали в разные стороны участников многочисленных межнациональных конфликтов на Кавказе, я не раз вспоминал то время, что было прожито мной в Сухуми. Пытался понять, откуда взялось это ожесточение между людьми? Ведь часто это были мои ровесники. Возможно, даже товарищи по детской игре, которые во взрослых играх выбрали себе, к сожалению, неподходящих командиров…
Надо знать Кавказ, чтобы понять, как помогали здесь друг другу, когда надо было построить дом, сыграть свадьбу или, не дай Бог, проводить в последний путь умершего соседа. Русский — нерусский, какая разница?.. Дядю Митю, например, приобретшего за годы жизни в Абхазии прочный южный загар и кавказские усы, многие принимали за грузина. Обращались на грузинском языке. И он с достоинством отвечал им тоже по-грузински. Я видел, каким уважением светились глаза его невольных собеседников.
На той же улице Бараташвили, через дорогу, жила семья ветерана войны, которого мы называли дядей Мишей. Был он мингрелом по национальности. По-своему примечательный человек: привез с фронта и усыновил русского мальчишку, бывшего беспризорника. Считалось, что он является старшим братом для родных дяди Мишиных детей. Было их трое. За давностью лет не помню имена, но один из них — кажется, Авто, подглядывал через забор в тот день, когда я со своим закадычным другом Рудиком Грибергом (наполовину — эстонец, наполовину — латыш) пытался достать камнями выводок лягушек в старой известковой яме.
Один из брошенных мной камней, отрикошетив от забора, зацепил голову Авто. Пошла кровь. Перепугавшийся Рудик дернул меня за рукав: «Толик, чухаем в горы!..» Чухаем — это значит «уносим ноги».
