сторожем по вашей милости. Теперь на улицах ловите, как собаку… Жене сказал, что скоро буду — позвонить не даете!
— Перестаньте, — отмахнулся Семен Семеныч. — Что вы заладили! Говорю же: поломка на линии… Что касается Союза вашего, мы вообще ни при чем. Это совершенно самостоятельная организация. Сами решают, что к чему… И потом: зачем вам в конструкторское бюро, Герман Алексеевич? КБ для вас — чистая смерть. Там не попишешь, — заметил он, усмехаясь. — То ли дело в лифтерах! Не согласны?..
Бронников с усилием улыбнулся.
— Ну конечно. Писатели — они сами. Самостоятельная организация. Даром что генералы возглавляют… А вы — вообще ангелы: во всем белом. И летаете высоко… все видите. Знаете, кому что: кому в Союз, кому в конструкторское бюро, кому под лестницу.
Семен Семеныч вытряс сигарету, сунул в рот. Чиркнул спичкой, прикурил, глубоко затянулся. Кивнул приглашающе:
— Кури?те.
— Свои есть…
— Ожесточение в вас, — сказал он, выдыхая сизый дым вместе со словами и глядя на Бронникова с таким выражением, как будто и в самом деле чего-то не понимал. — Серьезное ожесточение. Ведь я ничего плохого не хотел. Позвонил пригласить к себе. Между прочим, у нас Олимпиада на носу. Ведем большую профилактическую работу. Вы в этой связи находитесь, некоторым образом, в круге нашего внимания… Поговорить, просто поговорить! Заметьте — не сотрудничество предлагал, а просто встречу!
— Вот уж спасибо, — ввинтил Бронников. — Мне перед вами, Семен Семеныч, прямо поминутно расшаркиваться приходится. Благодетель вы мой.
— А вы меня обхамили, — печально сказал Семен Семеныч, пропустив мимо ушей колкость. — Почему? И вообще: почему вам не живется? Пользуетесь всеми правами советского человека, верно?.. почему бы не жить как все, а? Объясните, если можете.
Бронников хмыкнул. Честно сказать, Семен Семеныч попал в самую точку: он и сам подчас задавался этим вопросом. Ответ в слова не облекался. Но все же был ясен.
— Объяснения хотите. Что ж… У вас собака есть?
Семен Семеныч не нарушил игры, кивнул:
— Есть.
— Охотничья, наверное?
— Такса.
— Норная, — удовлетворенно кивнул Бронников. — А у меня пудель. Черный. Как у Фауста, если понимаете, о чем я…
Семен Семеныч презрительно скривился.
— Да… Пошли нынче утром в лес… в Тимирязевский. С поводка спустил. Всегда на глазах, а тут вдруг пропал. Зову — нету. Наконец появляется с важным видом… Оказывается, нарыл какую-то падаль. Думаю, кошку. Крысы не хватит, чтобы так вываляться… Должно быть, поздней осенью сдохла. А теперь оттаяла. И пришла в самую консистенцию. Вроде желе. А он в ней боками, боками… и спиной. Перламутровая такая слизь.
Бронников покачал головой, Семен Семеныч хмыкнул.
— Запах — дыхание спирает. Зловоние окрестностей ада. Такой силы и густоты вонь — хоть ножом режь. Буквально атом или там молекула — тут же горло перехватывает. Одним словом, иприт!
— Вы, собственно, зачем мне все это?
— Да вы дослушайте, я уже заканчиваю… Ну вот. Я на него сгоряча орать. Сидеть, мол. Паразит, мол. Облизывается испуганно, к земле прижался: понимает, что провинился. В общем, скандал. А когда остыл, думаю: в чем, если разобраться, провинился пес? За что я на него наорал хуже фашиста? «Всяк следует своей природе…» Нормальная охотницкая собака. Ищет способы отбить собственный запах. Ведь так?
— Допустим.
— Вы тоже, наверное, накричите с досады? Даже наказать можете. Вы ее поводком — а она не понимает, за что. Но не кусается, а визжит. Визжит и боится. И любит вас. Вы ее по заду — а она еще больше любит. И надеется, что простите. Ведь так?
— Ну и что?
— А то, что человек — не собака, — вздохнул Бронников. — Он иначе устроен.
Морщась, Семен Семеныч загасил в пепельнице окурок. Помолчав с минуту, сказал:
— Занятно… Так или иначе, Герман Алексеевич, в преддверии Олимпиады мы не можем допустить, чтобы вы свободно орудовали за нашей спиной. Знаете, что советское правительство уже выслало несколько писателей? Войнович, Аксенов, Копелев. Вы, насколько мне известно, не состоите в Союзе, — издевательски ухмыльнулся. — Но все-таки: не боитесь, что с вами что-нибудь похожее случится?
— А почему вы мне задаете такой вопрос? — ощетинился Бронников. — Обвиняете в чем-то?
— Конечно. В клеветничестве. В распространении лживых фактов. В антисоветской деятельности. — Семен Семеныч выдвинул ящик стола и достал какую-то папку. — Забыли, что писали?
— Я писал правду…
— Правда не требует частого повторения! — заметил Семен Семеныч, развязывая тесемки. — Это у вас навязчивая идея, а не правда. Сколько можно повторять: правда давным-давно обнародована.
— На Двадцатом съезде? — усмехнулся Бронников.
— Именно.
— На Двадцатом съезде все больше о том толковали, за какие грехи Хозяин своего брата коммуниста умерщвлял. За что участников Семнадцатого съезда в распыл пустил. Под фанфары-то назвали «съездом победителей», а потом-то оказалось — «съезд расстрелянных»! Вот какую там правду искали — свою правду, партийную!.. А про Ольгу Князеву Хрущев на Двадцатом съезде и словцом не обмолвился. Да если бы и обмолвился! Если бы с высокой трибуны посетовал: мол, была такая несчастная беспартийная женщина — Ольга Князева! Жизнь ее прошла так-то и так-то, хлебнула она того-то и того-то!.. Даже если бы так, что с того?!
Замолчал, задохнувшись. Перевел дух. Сердце тяжело бухало.
— Почему я не могу повторить известную мне правду в художественной форме?
— Это не художество, а антисоветизм, — возразил Семен Семеныч.
— Ничего подобного! — снова вспылил Бронников. Мелькнула мысль: специально, что ли, доводит? — Если на то пошло, это у вас тут антисоветизм!
— Почему же? — Семен Семеныч недобро сощурился.
— Потому что Советы возникли как органы власти, формируемой по территориальному признаку! Органы власти, а не органы бутафории! И диктатуры партии над ними не предполагалось: они были призваны осуществлять рабочую демократию. А вовсе не партократию, если вам не понятно! Было такое? Откройте учебник по истории КПСС, убедитесь: было! Эту систему уничтожил Сталин! И до сих пор никто не пытается восстановить! А я бы, например, хотел это сделать! А вы мешаете, вы стоите на защите того, что есть! Кто же после этого антисоветчик?! Кто стоит на страже антисоветизма?!
Бронников говорил, понимая, что происходит совсем не то, чего бы он хотел. Он бы хотел сохранить статус-кво: ну да, есть такой писатель — Бронников… мало кому интересный. В прошлом был замечен в недозволительных действиях… пусть и не по его воле они случились. А теперь, как дали разок по голове, затих… сидит вахтером… никуда не суется. И ладно, пусть сидит себе… вот какое статус-кво хотелось бы сохранить.
А резкие слова, на которые умело провоцировала его эта сволочь, портили все дело.
(Между тем время незаметно скатилось глубоко за полночь, в голове звенело, томила жажда, мысли путались; статус-кво — вот что хорошо бы оставить в целости, вот!.. Почти забылось уже, что Юрец предатель… а ведь так и есть!.. И почему, кстати, никто так и не полез в кошелку?.. И Кире, Кире позвонить! Ночь глухая!.. она уж сама небось Юрцу давно трезвонит… не знает ведь, что все это по его милости! Иуда!.. Стоп, но почему в сумку не полезли?!)
Семен Семеныч уважительно покачал головой.
— Да-а-а… Ну вы даете, Герман Алексеевич. Будь у нас другие отношения, я бы вам в системе
