общем «плохо» найти свое личное «хорошо», жить вольно и безбедно.
— А ты?
Камбала почесал нос.
— Думаю, начальничек хочет Родине порадеть.
— Мудрено говоришь, — вздохнул Шегаев. — Это что значит?
— Что тут мудреного? — Камбала присунулся ближе. — Война же. Слышал? Война. А ты кто? — враг. И я враг.
— Ладно тебе, Камбала, на себя наговаривать, — возразил Шегаев. — Какой же ты враг! Ты социально близкий.
— Э! — Камбала с огорчением махнул рукой. — Карпий того не понимает.
Карпий и впрямь не делал различия между блатными и политическими. Даже, пожалуй, блатных круче казнил за провинности, чаще требовал по ночам к себе в кабинет для «перевоспитания» — потому, должно быть, что видел в них материал, годный к перековке. Ну да нет худа без добра: так или иначе, благодаря его чудинам, блатарям не удавалось здесь верховодить так же полно, как в других местах.
— А раз ты враг, то сейчас, когда война, получаешься враг в тылу! В тылу государства.
— Ишь ты…
— Вот и хочет Карпий государству пособить. Понял? Чем каждый день на тебя пайку тратить, лучше один раз дырку в голове сделать.
Камбала выставил палец пистолетом:
— Пах!
— Не пойму я, — устало сказал Шегаев. — Что ты, Камбала, ко мне с этими разговорами?
Камбала удалился, ворча.
Шегаев лежал на нарах, стараясь утишить стук молотка в голове. Чуткий блатарский мозг успел сопоставить все, что нужно, чтобы сделать единственно верный вывод. Тот же самый, подтверждением верности которого для Шегаева был его повторявшийся сон…
Его не покидало ощущение нереальности происходящего. Он лежит здесь — пусть изможденный, голодный, но все-таки живой, — а в сотне метров от него по приказу Карпия роют яму. Завалят ее сушняком, зажгут. Потом под стволами начнут выводить заключенных. И землемера Шегаева… и учителя Ярослава… и агронома Копылову… всех по очереди. Небольшими партиями. Человек по двадцать.
Ведь война? — война! Ведь враги? — враги! Так что ж тогда рассусоливать, товарищи!..
В лагере сейчас человек сто пятьдесят… винтовочной пальбой не скоро справишься. Пулемет он там поставил?
А что мешает? Две вышки оснащены пулеметами, снять их недолго… да в комендатуре и без того найдутся.
Вот так, значит…
Он пытался вдуматься, вчувствоваться в мысли того, кто находился сейчас на другом полюсе Вселенной, — в мысли начальника сельхоза Карпия.
Туман чужого сознания должен был сперва сгуститься, предстать в виде чего-то осязаемого, имеющего форму и плотность, и тогда уж можно было начинать его рассеивать, выделяя то, что поддавалось пониманию.
В какой-то момент он ощутил темную тяжесть, почувствовал и упрямую, жестокую устремленность тугого сгустка силы. Он вспомнил слова легенды тамплиеров, вполне подходившие к мыслимому им чужому естеству: этот черный желвак и есть сколок хаоса, в котором некогда зарождались лярвы; неподъемная гущина и есть фрагмент того безумия, что вместил когда-то мглу, тьму, причинность и вообще все тяжелое и материальное, что только есть в бесчисленных мирах!..
— Завалили ямищу дровами, — устало сказал Ярослав, садясь на нары. — С горой. Только поджечь осталось…
— С ума он совсем сошел, что ли? — тоскливо протянул Богданов.
Вагнер крякнул.
— Приказ получил, должно быть…
— Какой приказ?
— Ну какой, — Вагнер пожал плечами. — Всю пятьдесят восьмую в расход.
— А блатарей?
— Блатарей-то за что?
— Мало они натворили? — озлился Богданов. — Мало, да?!
Шегаев шумно выдохнул и потер ладонями лоб.
— Бред! Не мог такой приказ прийти! Не могут они такой приказ сами отдать! На это какое-нибудь постановление должно быть! В Кремле!
— Да и не приезжал никто, — рассудил Ярослав. — Нас уже в барак загоняли, а никаких приезжих не было. Как приказ пришел?
— Может, по радио передали? — предположил Вагнер.
— Не передают такие приказы по радио, — сказал Шегаев. — Самодеятельность это карпиевская. Инициатива на местах…
Обычного барачного галдежа сегодня не было слышно, зэки молчали или придавленно перешептывались.
— Но надо же что-то делать!
Никто на слова Вагнера не ответил: понятно, что надо, да вот только делания этого — такого, чтоб привело к желаемым результатам, — никто предложить не мог.
— Говорить с ним нужно!
— Да как говорить-то, когда из барака не выпускают?
— Потребовать!
— Ага, потребовать… требовали такие. Пулю получишь, вот и все твои требования. И спроса нет. Война, понимаешь, особое положение, а он тут со своими требованиями!..
— Да уж…
— Слышь, Ярослав, — тихо сказал Шегаев, придвинувшись к нему. — А баню они там часом не затевают?
— Баню? — удивился тот. — Нет, третьего дня баня была…
Шегаев кивнул.
Ему и прежде не раз думалось в эту сторону: от нечего делать, чисто теоретически прикидывал, как браться за дело, если, скажем, организовывать массовый побег или восстание. Во-первых, ясно, что без помощи с воли такого дела вообще не поднять. Продовольствие нужно, фураж, обмундирование. Все это должно быть заготовлено. И не в день такое делается, не в месяц… время упущено… Да и как оно здесь могло быть не упущено?..
Вот в Чибью за такое можно было бы взяться! Или, скажем, на «Лесорейде», где всем заправляет Марк Рекунин — сам бывший зэк-бытовик. Человек суровый, жесткий, прежде лучший бригадир Воркутинских шахт, ухитрившийся попасть на должность начлага, не утратив тайного клокотания ярости, тщательно скрываемого возмущения тем, что происходило вокруг…
Начать именно с бани. Стрелкам полагалось мыться не в один сеанс, а по очереди. Но, благодаря обычной банной суматохе, они, бывало, набивались почти всем составом. Пять-шесть оказавшихся в этот день в банной обслуге решительных и готовых к схватке зэков могли обезоружить оставшихся на вахте… Что дальше? — неожиданно захватить ближайший поселок, парализовать местную администрацию. Затем идти на Котлас, на Воркуту, освобождать контингент встреченных на пути лагерей… Неожиданность и быстрота делают весомыми немногие шансы на удачу. Но, конечно, если эти шансы и могли быть, то только зимой, когда стоят реки и можно быстро двигаться по зимникам…
Сейчас, мысленно прокручивая эти соображения, Шегаев согласился с трезвой мыслью, что в любом случае восстание будет подавлено. Однако в свете того, что происходило в сельхозе «Песчанка», это
