— О своей жене? — растерянно повторил он.
— Но мы уже давно разошлись, — беззвучно добавила Элла.
Это разъяснение вернуло маркизу самообладание. Зная Беатриче, он сразу угадал причину разрыва, не сомневаясь в том, на чьей стороне была вина. Гуго был прав: открытие не только не заставило Чезарио испуганно отступить, но еще усилило в нем страстное сочувствие к любимой и оскорбленной женщине.
— В таком случае, — быстро заговорил он, обращаясь к Элеоноре, — только от вас зависит признать или не признать требования синьора Ринальдо, опирающегося на прошедшее, от которого он сам отрекся. Вы одна должны решить, могу ли я в будущем посвятить вам чувство, в котором я открыто признаюсь и которое вам предстоит со временем принять или отвергнуть.
Он говорил со всем пылом долго сдерживаемого чувства и с благородным, непоколебимым доверием мужчины, для которого любимое существо стоит выше всяких сомнений. Вопрос был высказан с достаточной определенностью и требовал решительного ответа. Молодая женщина содрогнулась от сознания этой необходимости.
— Ты должна решать, Элеонора, — сказал Рейнгольд.
Его голос звучал неестественно спокойно, но в глазах, которые он не отрывал от жены, было такое выражение, как будто он ждал смертельного приговора или помилования. На один момент их взгляды встретились, и Элла не была бы женщиной, если бы не поняла, что сейчас в ее руках — самая полная, самая ужасная месть. Одно лишь «да» отомстило бы за все, что ей пришлось выстрадать.
— Маркиз Тортони, — сказала она, медленно повернувшись к Чезарио, — прошу вас не настаивать, я еще не считаю себя свободной.
За этими словами последовала короткая, но тяжелая пауза.
По красивому лицу молодого итальянца Элла могла видеть, какая борьба происходила в нем между глубоким горем и гордостью мужчины, не желающего показать, насколько тяжел был для него полученный удар. Она видела, как маркиз молча поклонился ей и направился к двери, посмотреть в другую сторону у нее недоставало мужества.
— Чезарио! — с порывом раскаяния бросился к маркизу Рейнгольд. — Ведь мы друзья!
— Мы были друзьями, — холодно возразил тот. — Вы, конечно, понимаете, Ринальдо, что эта минута навсегда разлучила нас. Но во всяком случае я беру назад свое обвинение, объяснение вашей супруги снимает с вас вину. Прощайте, синьора!
Муж и жена остались одни. Несколько минут оба молчали. Элла низко наклонила голову над душистыми цветами, и крупные слезы упали на блестящие лепестки. Подобно трепетному дыханию ее слуха коснулось ее имя, но она не откликнулась.
— Элеонора! — повторил Рейнгольд.
Она взглянула на мужа. С ее лица еще не сошло выражение глубокой печали, но она уже вполне овладела своим голосом.
— Что же я сказала? Что я никогда не воспользуюсь свободой, которую мне дал сделанный тобой шаг? Но в этом нет ничего нового. Из своего брака я вынесла опыт, который предохранит меня от повторения ошибки. У меня есть ребенок, в котором цель и счастье моей жизни. Другой любви мне не нужно.
— Тебе не нужно, — дрожащим голосом произнес Рейнгольд, — а моя судьба для тебя безразлична. Ты всегда любила только ребенка, а меня — никогда! Ради него ты смогла порвать со всеми предрассудками своего воспитания и стала совсем другой; для твоего мужа ты это сделать не захотела.
— А разве он дал мне ту любовь, какую я вижу в своем ребенке? — глухо спросила Элла. — Оставь это, Рейнгольд! Ты знаешь, кто стоит и всегда будет стоять между нами.
— Беатриче? Я не хочу обвинять ее, хотя она в моем тогдашнем отдалении от тебя виновата больше, чем ты думаешь. Конечно, я всегда был господином своих желаний, я не должен был поддаваться этим чарам. Но если для меня теперь очевидна вся их лживость, если я хочу от них освободиться…
— Неужели ты хочешь и ее бросить, как когда-то бросил меня? — с упреком прервала его молодая женщина. — Неужели ты думаешь, что нас это может примирить? Я утратила веру в тебя, Рейнгольд, и ты не возвратишь ее мне, пожертвовав теперь другой женщиной. У меня нет причины уважать или щадить синьору Бьянкону, но она любит тебя, она все тебе отдала, и ты сам много лет давал ей неоспоримое право на обладание тобой. Если бы ты теперь захотел разорвать и те цепи, которые сам сковал, помни, что нас они все равно никогда не соединят. Теперь поздно… я не могу больше верить тебе.
Вместе с безграничной печалью в последних словах слышалась и твердая решимость. В следующую минуту Эллы уже не было в комнате. Рейнгольд остался один.
Глава 20
На другой вечер капитан Альмбах вошел в приемную Рейнгольда и спросил у встретившего его слуги:
— Моего брата все еще нельзя видеть?
Тот пожал плечами, указывая на запертую дверь кабинета.
— Вы знаете, мы не смеем тревожить синьора Ринальдо, когда он запирается.
— Сегодня уже с самого утра! Это начинает меня тревожить. Я непременно должен узнать, что там случилось! — проворчал капитан и, подойдя к двери кабинета, принялся так громко стучать, что его не могли не услышать. — Отвори, Рейнгольд! Это я!
Из комнаты не послышалось никакого ответа.
— Рейнгольд, сегодня я уже два раза тщетно пытался проникнуть к тебе. Если ты сейчас не отворишь, я подумаю, что случилось какое-нибудь несчастье, и выломаю дверь.
Угроза, по-видимому, оказала свое действие: за дверью послышались шаги, щелкнула задвижка, и на пороге показался Рейнгольд.
— К чему меня преследовать? — воскликнул он. — Неужели я никогда не могу быть один?
— Никогда? — с упреком сказал Гуго. — С сегодняшнего утра к тебе никому нет доступа, даже мне, а по твоему лицу видно, что в настоящую минуту ты меньше всего можешь переносить одиночество. Ох, уж этот мне злополучный вчерашний вечер! Одному небу известно, что там со всеми вами случилось. Элла вдруг скрылась из зала, и я уверен, что между вами был разговор. Маркиз Тортони, который тоже где-то пропадал, возвратился с таким выражением, как будто ему только что прочли смертный приговор, и вслед за тем немедленно исчез с вечера. Тебя я нашел на галерее в невообразимом волнении; синьора Беатриче села в карету с лицом, напоминающим Страшный суд. Бьюсь об заклад — она одна все это наделала. Что у вас вышло?
Скрестив на груди руки, Рейнгольд мрачно уставился в пол и глухо произнес:
— Между нами все кончено.
Капитан в изумлении отступил:
— Что это значит? Ведь ты уехал с ней вместе!
— Ну да! По ее настоянию, а затем дело дошло до окончательного решения.
— Ты порвал с ней? — спросил Гуго.
— Я? Нет! — с горечью возразил Рейнгольд. — Беатриче сама настойчиво довела дело до разрыва. Зачем понадобилось ей принуждать меня к разговору сразу после того, как мне стало ясно, чего я из-за нее лишился? Она потребовала от меня отчета в мыслях и чувствах, и я сказал ей правду, которую она хотела знать. Может быть, я говорил безжалостно, но если даже я был жесток, то она сто раз вынудила меня к этому.
— Могу себе представить, насколько я знаю синьору Бьянкону! — вполголоса заметил Гуго.
— Насколько ты ее знаешь? — повторил Рейнгольд. — Напрасно ты так думаешь! Я сам лишь вчера вечером вполне узнал ее. Что это была за сцена!.. Уверяю тебя, Гуго, даже ты, при всей своей энергии, не справился бы с нею. В человеке должен сидеть демон, чтобы противостоять такой женщине. Эта сцена довершила наш разрыв.
В его словах не слышалось облегчения: в них звучала лишь глухая ненависть. Капитан покачал головой.
