тоже лучше женились!
— Убирайся к черту со своими советами! — сердито закричал Гуго. — Я думаю, вполне достаточно того, что ты сам попал под башмак. А теперь укладывай сундуки и прощайся со своей Аннунциатой, так как завтра рано утром мы тронемся в путь. Мне тоже еще необходимо попрощаться.
Последние слова прозвучали так уныло, что Иона с удивлением взглянул на своего господина. Он знал, что не в его характере было грустить, расставаясь с кем-нибудь или с чем-нибудь, а между тем, судя по последним словам капитана, на этот раз прощание будет нелегким. К счастью, матрос и сам находился в таком же настроении, поэтому он не стал больше размышлять, а принялся за укладку.
Гуго направился в ту половину дома, которую теперь занимала его невестка. Несколько секунд простоял он неподвижно перед закрытой дверью, точно не решаясь войти, затем, постучав, энергично нажал ручку двери.
Элла сидела за письменным столом. Она была одна в комнате и собиралась запечатать только что написанное письмо, когда пришел капитан. Он быстро приблизился к ней со словами:
— Вы писали на родину? Консул Эрлау приведет весь город в смятение своим отчаянием — ему очень трудно возвращаться туда без вас и ребенка.
Молодая женщина отложила в сторону перо и встала.
— Мне грустно, что разлука с нами так тяжела для него, — сказала она. — Я старалась найти себе заместительницу и уже написала одной родственнице, прося ее занять мое место в доме. У меня ведь теперь другие обязанности, из-за Рейнгольда я не могу выполнить желание дяди сейчас, вернуться с ним в Г. Мы уже однажды дали тамошнему обществу повод для разговоров о себе, и если теперь вернемся туда, всеобщему любопытству и «участию» не будет конца, а Рейнгольд еще нуждается в полном покое. Малейший намек на прошлое вызывает в нем опасное возбуждение; нам необходимо поселиться на первое время в каком-нибудь тихом уголке.
— Во всяком случае для Рейнгольда большое счастье, что вы убедили его вернуться в Германию, — сказал Гуго. — Он слишком долго жил на чужбине, и это отразилось на его жизни и на его творчестве. Пора ему наконец пустить корни в отечестве.
Элла улыбнулась.
— Вы это постоянно проповедуете и ему, и мне, а сами всегда стремитесь в неведомую даль. Сознайтесь, Гуго, что вы ждете, не дождетесь дня своего отъезда, и вам не так-то легко провести с нами еще несколько недель.
— Это неудобство уже устранено, — с притворной непринужденностью ответил Гуго, — я уезжаю завтра.
— Завтра? — воскликнула Элла с удивлением, почти с испугом. — Но ведь вы обещали пробыть здесь до нашего отъезда!
Капитан низко наклонился над столом, как будто отыскивая что-то между лежавшими на нем бумагами и письмами.
— Обстоятельства изменились. Я получил неожиданное известие с «Эллиды», заставляющее меня немедленно явиться на судно. Вы знаете, у нас, моряков, некоторые дела устраиваются чрезвычайно быстро и неожиданно. Я собирался сообщить об этом вам и Рейнгольду и заодно попрощаться с вами, так как завтра рано утром должен быть на судне.
Слова Гуго прозвучали скороговоркой, и он произнес их, не поднимая глаз. Молодая женщина устремила на него проницательный взор и решительно сказала:
— Гуго, это только предлог, вы не получили никаких известий, по крайней мере не терпящих отлагательства. Что же случилось? Почему вы уезжаете?
— Вы допрашиваете меня, как судебный следователь, — Гуго старался принять свой прежний насмешливый тон. — Будьте осторожны, Элла, вы имеете дело с закоренелым грешником, который ни за что не сознается в своем грехе.
— Но я вижу, что случилось нечто, заставляющее вас уехать, — тревожно проговорила Элла. — Вообще я уже давно заметила — что-то происходит и вы с каждым днем все более отдаляетесь от меня и Рейнгольда. Будьте откровенны, Гуго! Что вы имеете против нас? Почему вы хотите нас покинуть?
Она подошла к нему совсем близко и ласково положила руку ему на плечо.
Смертельная бледность разлилась по лицу капитана. Он продолжал стоять, потупившись, потом вдруг поднял голову и решительно взглянул в глаза невестки.
— Потому что я не в силах выносить более эту пытку, — горячо заговорил он. — Я сам способствовал вашему примирению с Рейнгольдом, а теперь, ежеминутно наслаждаясь лицезрением вашего счастья, понял, насколько не пригоден ни к роли святого, ни к роли платонического воздыхателя. Мне необходимо немедленно уехать, чтобы окончательно не погибнуть. Господи! Элла! Да не смотрите же на меня так, как будто перед вами разверзлась пропасть! Неужели вы не догадывались ни о том, что происходило во мне, ни о том, чего мне стоили последние недели, проведенные с вами?
При последних словах Элла отшатнулась от капитана, а бледность и выражение испуга на ее лице без слов ответили на его вопрос.
— Нет, Гуго, вовсе не догадывалась, — проговорила она дрожащим голосом. — Когда мы встретились после долгой разлуки, мне показалось, что вы начали слегка увлекаться мною, и я сочла долгом положить этому конец. Но я никогда не думала, что это могло быть серьезное чувство.
— Я тоже не думал, — мрачно ответил Гуго. — Вначале и я считал, что впоследствии буду шутить и смеяться над своей влюбленностью, как над всем остальным, но чувство оказалось серьезным, настолько серьезным, что в последнее время я испытывал адские муки. Может быть, на море мне станет легче, а может быть, и нет. Во всяком случае я должен уехать, и чем скорее, тем лучше.
В последних словах капитана было столько пылкой страсти, все его существо так ясно говорило о скрытой муке, что у молодой женщины не хватило мужества упрекнуть его, и она молча отвернулась. Через несколько минут капитан снова подошел к ней.
— Не отворачивайтесь от меня, Элла, как от преступника, — произнес он мягко. — Я уезжаю и, возможно, не вернусь более, так что минута моего признания становится и минутой прощания навсегда. Мне, наверно, следовало пощадить вас и не отягощать вашей души тем, что тяжелым камнем лежит на моем сердце. Видит Бог, я дал себе честное слово терпеть и молчать до отъезда. Но в конце концов ведь и я человек, и, когда вы, ласково глядя на меня, попросили остаться, я потерял всякое самообладание. Недаром Рейнгольд напророчил мне, что когда-нибудь я встречу такие глаза, которые навсегда отучат меня от насмешливого и легкомысленного отношения к любви и к людям. Но все несчастье в том, что эти глаза я увидел у его жены. При других обстоятельствах ради этих глаз я навсегда отказался бы от свободы и независимости, стал бы спокойным, положительным семьянином, отрекся бы от самого себя. Но, может быть, тогда пришлось бы пожалеть о прежнем Гуго. Потому-то Провидение и воспротивилось такому превращению и сказало: «Нет!».
Капитан тщетно старался говорить своим прежним шутливым тоном, он никак ему не давался: губы его дрожали, и в словах звучала горькая ирония.
Элла видела, как глубока сердечная рана человека, которого она считала неуязвимым и не способным страдать от любви.
— Вам давно следовало уехать, Гуго, — сказала она с легким упреком. — Теперь слишком поздно избавить вас от страданий, но если любовь сестры…
— Ради самого Бога, только не это! — порывисто перебил Гуго. — Только не говорите мне об уважении, дружбе и других прекрасных вещах, которыми в подобных случаях утешаются идеалисты и которые способны извести обыкновенного человека, если он вздумает успокоить ими свое горячее сердце. Я отлично знаю, что вы всегда видели во мне только брата, что ваше сердце всегда принадлежало Рейнгольду, даже тогда, когда он изменил вам и бросил вас; но у меня не хватает сил слышать это из ваших уст.
И поделом мне! Зачем я изменил своей прекрасной голубоглазой невесте? Я обручился с морем и должен принадлежать ему одному. Теперь оно мстит за то, что я хотел изменить ему ради женщины.
Мне всегда казалось, что я смотрю в синюю даль и глубь моря, когда я смотрел в глаза Эллы. А между тем я первый открыл эти глаза, когда мой брат еще и не подозревал, каким сокровищем он обладает. Я лучше его понимал, чего стоила женщина, которой он изменил для Бьянконы, и все-таки ему досталась
