награда, за которую я отдал бы все на свете. Подобные демонические натуры всегда торжествуют над нашим братом, который не может предложить ничего, кроме горячего сердца и искренней, верной любви. Рейнгольд только взял обратно то, что никогда не переставало принадлежать ему, а я уезжаю. Таким образом, все уладится.
В словах капитана слышалась неизбывная горечь, свидетельствующая о том, что любовь к брату не могла уберечь его от страсти, изменившей весь его нравственный облик. Гуго повернулся, чтобы выйти из комнаты, но Элла удержала его.
— Нет, Гуго, вы не должны так уходить, — сказала она решительно, — вы не должны уносить с собой такое раздражение против Рейнгольда и меня! Наше счастье и без того создавалось на погибели чужой жизни, оно было бы куплено слишком дорогой ценой, если бы стоило нам еще и брата. Было бы слишком тяжело сознавать, что вы несчастны вдали от нас и по нашей вине.
Элла подняла на него печальный взор, а капитан смотрел на нее со странной смесью нежности и гнева.
— Обо мне не беспокойтесь, — глухо проговорил он, — я не из тех людей, которые предаются отчаянию, когда приходится отрываться от того, к чему успел привязаться всей душой. И если даже при этом расстаешься с кусочком собственного сердца, то и это не беда: можно обойтись и без него. Перенести это я, конечно, перенесу, но справлюсь ли с собой — еще вопрос. Когда Рейнгольд совсем оправится, скажите ему, что прогнало меня отсюда. Мне не хотелось бы лицемерить перед братом, и я давно покаялся бы ему во всем, если бы не боялся, что подобное признание слишком взволнует его. Он теперь так чувствителен ко всему, что касается вас. Скажите ему, что Гуго не мог оставаться ни часа долее и что он дал слово не возвращаться до тех пор, пока не будет в состоянии видеть в вас только жену своего брата.
Он сжал, прощаясь, руку Эллы, но в этот момент дверь отворилась, в комнату вбежал маленький Рейнгольд и повис на шее дяди.
— Дядя Гуго, ты уезжаешь? — воскликнул он. — Иона уже уложил твои сундуки и говорит, что ты завтра едешь. Дядя Гуго, не уезжай, останься!
Капитан поднял мальчика и страстно прижался губами к его губам.
— Передай этот поцелуй маме, — задыхаясь, прошептал он. — С твоих губ она должна принять его. Прощай, мой мальчик! Прощайте, Элла!
— Мама, — проговорил маленький Рейнгольд, озадаченно глядя вслед дяде, — мама, что с дядей Гуго? Он плакал, когда целовал меня.
Молодая женщина привлекла к себе ребенка и, прикоснувшись губами к его лбу, влажному от упавших на него слез, тихо сказала:
— Дяде тяжело расставаться с нами. Но ему надо ехать. Дай Бог, чтобы он вернулся к нам!
Глава 23
Старинный приморский город Г. мало изменился за прошедшие годы, оставаясь почти таким же, как десять лет назад, когда здесь гастролировала итальянская оперная труппа. Старые кварталы города по- прежнему выглядели мрачными и неуклюжими, а новые — спокойными и важными; на улицах и в гавани было по-прежнему оживленно, а в этот пасмурный весенний вечер над городом навис тот же влажный, тяжелый туман.
В доме Эрлау заметно было необычное движение. Спокойный и пунктуальный образ жизни консула был сегодня совершенно нарушен: везде царила суета, целая анфилада комнат была открыта и ярко освещена; слуги, одетые по-праздничному, метались в разные стороны, едва успевая исполнять отдаваемые им приказания. Экипажи уже час тому назад отправились на станцию, и в гостиную в сопровождении доктора Вельдинга вошла пожилая дама, дальняя родственница Эрлау, заведовавшая теперь его хозяйством.
— Сегодня, доктор, нет никакого сладу с моим кузеном, — жаловалась она, с видом величайшего утомления опускаясь в кресло. — Он весь дом перевернул вверх дном, прислуга совсем сбилась с ног, выполняя его распоряжения. Все кажется ему недостаточно праздничным и блестящим. Я тоже очень хочу повидать мою милую Элеонору и познакомиться с ее знаменитым супругом, но консул так заразил меня своим волнением, что я рада была бы, если бы все эти приветственные торжества поскорее окончились.
— Он потому так волнуется, что в первый раз после долгой разлуки принимает у себя свою крестницу, — сказал доктор. Он мало изменился за прошедшие годы, его умное, серьезное лицо с резкими чертами немного постарело, но неизменными остались тот же проницательный, острый взгляд, тот же иронический тон. — Господин Рейнгольд Альмбах, по-видимому, решил доказать консулу свою верховную власть над женой. Чтобы встретиться со своей крестницей, господин Эрлау должен был каждый раз отправляться в столицу, а нам, несмотря на все обещания, так и не удалось повидать Элеонору до тех пор, пока супруг не решил сам сопровождать ее сюда. Очевидно, он не может обойтись без нее даже несколько дней.
— Разумеется, не может, — воскликнула дама. — Если б вы только слышали, что рассказывает о нем кузен, который сначала был сильно предубежден против Рейнгольда, а теперь, видя счастье Элеоноры, совсем примирился с ним… Их любовь так ясна, так непоколебима и при этом овеяна сказочно-поэтическим настроением — прямо какая-то волшебная сага в наш бедный согласием и любовью век.
Доктор иронически поклонился.
— Совершенно верно, сударыня! Я с удовольствием убеждаюсь в том, с каким лестным для меня вниманием вы читаете мои статьи. Именно эти самые слова были написаны мною в номере двенадцатом «Утреннего листка» по поводу либретто новой оперы Рейнгольда.
— Вот как? Это было напечатано в «Утреннем листке»? — с легким смущением спросила дама, очень довольная тем, что в эту минуту вошел консул и, не замечая в своем радостном возбуждении доктора, обратился к ней:
— Я всюду ищу вас, милая кузина; экипажи каждую минуту могут вернуться со станции, а ведь было условлено, что мы вместе встретим дорогих гостей. Так ли освещен красный кабинет, как я приказал, и ждет ли в передней Генрих с остальной прислугой?
— Кузен, вы расстраиваете мне нервы своими бесконечными расспросами, — сказала дама несколько раздраженным тоном. — Точно мне впервые приходится принимать гостей! Я уже несколько раз говорила вам, что все сделано по вашему желанию.
— Но сегодня этого недостаточно, — вмешался в разговор Вельдинг, — на сей раз сам господин консул берет на себя роль хозяина и инспектирует весь дом от чердака до подвала.
— Смейтесь, сколько угодно, — улыбнулся консул, — это не испортит мне радости свидания. И вообще, доктор, я окончательно примирился с вами с тех пор, как вы написали хвалебный гимн новому произведению Рейнгольда.
— Простите, я никогда не пишу хвалебных гимнов, — ответил задетый за живое доктор. — Напротив, мне не раз приходилось убеждаться, что мои рецензии заслуживают со стороны артистов гораздо менее лестных наименований. Наш великий артист и тенор, который, как вам, вероятно, известно, переносит свой высокотрагический пафос со сцены в действительную жизнь, назвал мою критическую статью об одной из его главных ролей извержением чернейшей злости, когда-либо зарождавшейся в мрачной душе человека.
— Но ведь и Рейнгольду немало досталось от вас, — возразил Эрлау. — Счастье его, что ему в Италии не попался в руки «Утренний листок», он прочел бы там довольно неприятные вещи о достойном сожаления направлении одного неоспоримо большого таланта, о непростительной растрате драгоценного дара, о заблуждениях богато одаренного, почти гениального человека, готового в то же время погубить и себя, и искусство, и тому подобные любезности…
— С которыми вы в то время были вполне согласны, — добавил Вельдинг. — Конечно, я был открытым противником Ринальдо. Хотя я всегда безоговорочно признавал в нем большой талант и всячески поощрял
