— Что вы говорите?! — не выдержала Жанна. — Они меня чуть не убили. Виктора изуродовали, а скольких покалечили и прикончили на улицах, в офисах, на квартирах. В городе самый настоящий разбой…
— Выплескивается накопленная ненависть. Военные, рабочие, многие служащие месяцами не получали зарплату. Бедствовали, а теперь мстят. Конечно, это опасно, но уже по телевидению было сделано несколько заявлений о том, что самоуправство, разбой, мародерство и грабежи будут караться самым решительным образом, вплоть до расстрела.
— А вы говорили, что все тихо да гладко… — сказалКя.
— Я так не говорил. Идет сложный процесс реформации всей жизни. Это не революция и не переворот. Кстати, они сами об этом постоянно говорят, это упорядочение властных структур. Они и к нам в университет пришли. Собрали педагогов и старшекурсников. Предложили сотрудничество.
— В чем оно будет выражаться? — спросила Жанна.
— В налаживании правотворческого процесса. Мне предложили возглавить Комитет по борьбе с организованной преступностью…
— Вы согласились?
— Я сказал, что я всю жизнь занимаюсь этой проблемой и не намерен ее бросать…
— Значит, вы будете сотрудничать с бунтовщиками? — резко спросила Жанна.
Это словечко 'бунтовщики' вырвалось в нашем разговоре впервые. И как только оно вышло наружу, всем сразу стало неловко.
— Ну а как их еще назвать, — сказал я. — Я на своей шкуре испытал их правотворчество. Я человек лояльный и считаю лояльность главной целью правового и духовного развития личности.
— Это что-то новое, — ответил Назаров. — Мы как-то раньше этот термин не употребляли.
— Это вы не употребляли, а я употреблял всегда.
Неожиданная напряженность, возникшая между нами при общении, завершила разговор. Назаров поднялся и, неловко попрощавшись, ушел.
Мы смотрели телевизор. Периодически выступали повстанческие ораторы с требованием признать Народное собрание наравне с Государственной Думой, пусть, дескать, будет еще одна параллельная власть. После обеда требования повстанцев стали скромнее: они соглашались даже на создание фракции в Государственной Думе. А к вечеру пошли угрозы: если правительство и президент не согласятся на создание фракции в Государственной Думе, то они взорвут телевизионную башню. При этом по телевизору показали коробки с динамитом, гранаты и еще какие-то взрывные устройства.
В десятом часу вечера пришел Костя Рубцов.
— Ну вы, конечно, все знаете, — еще с порога заявил Костя. — Но я могу кое-что добавить. С почтамта, телеграфа и Министерства внутренних дел их вышибли, а на телебашне они засели прочно и, похоже, не намерены сдаваться. Очевидно, президенту придется пойти на уступки. В качестве посредника выступил Касторский. Он побывал в правительстве и на телебашне. Завтра будут опубликованы интервью с ним. Сейчас по городу ходят листовки с его речью. Он призывает к порядку и к подчинению. Но поскольку требования повстанцев справедливы, он считает, что надо пойти им навстречу. Правительство, говорит он, только выиграет от того, что в стране появится еще одна реальная сила. Во всяком случае, они поутихомирились и уже не требуют отставки президента.
— Ну а что Назаров? — поинтересовался я.
— А что Назаров? Мы как занимались, так и продолжаем заниматься. Шилов с Назаровым считают требования и действия Народного собрания справедливыми. Несколько генералов, бизнесменов и банков поддерживают требования Народного собрания. Это должно было случиться. Дальше идти некуда.
— Бунт, война — это всегда плохо, — заметила Жанна.
— Россия — страна бунтов и смуты, — сказал Костя. — Как вы себя чувствуете?
— Ничего, — ответил я. — Должно быть, сильный ушиб. Вот что-то с глазом. Дергается.
— Нерв зацепили, — сказала Жанна. — Лежи спокойно. Врач рекомендовал покой и еще раз покой.
Потом Жанна сходила куда-то за молоком и крупой. Сахар у меня был в запасе. Она приготовила мне отличную молочную кашу и стала кормить с ложечки. Я запротестовал. Она улыбнулась:
— Боишься подпускать к себе?
— Не боюсь, — ответил я, хотя она угадала мой настрой. Я с удовольствием поел кашу, и мне стало легче.
Жанна сидела рядом, готовая в любую секунду выполнить любое мое желание. Она ждала. Я знал это ее напряженное состояние, когда она в ожидании примирения сдерживала себя. Так бывало после наших продолжительных ссор. А потом кто-то из нас, чаще всего я, не выдерживал и раскрывал объятия, и Жанна бросалась ко мне со словами песни: 'Давай никогда не ссориться…' Сколько в ней в такие минуты было щедрой ласки, готовности по моему малейшему желанию проявить всю свою страсть. И сейчас она ждала, точно говоря: 'Ну, ну давай же… Забудем все…' Но я молчал. Больше того решительно перевел разговор в другое русло.
— И сколько платят тебе на твоей службе? — это вырвалось потому, что где-то внутри меня по- прежнему разъедала гадкая мысль с обвинениями: 'Зачем же ты ко мне пришла, раз тебе там так хорошо…' Она поняла меня и резко, однако с улыбкой спросила:
— Это так важно для тебя? Тебе нужны деньги? Могу одолжить!
— Да нет, я просто так. Спасибо тебе за все.
— Мне твоя благодарность не нужна. Все, что я делаю, делаю для себя. Ты самое светлое пятно в моей жизни.
— Всего лишь пятно? — улыбнулся я, довольный своей подковыркой, снова из меня полезло все самое отвратительное.
— Не придирайся к словам. Я скоро уйду. Когда понадоблюсь, дай знать…
— Не сердись на меня. Я всегда о тебе хорошо думаю.
На глазах Жанны блеснула слеза.
— Разве я виновата, что я такая.
— Прости меня за все, — сказал я и поцеловал ей руку.
— За все не могу. — Она точно просветлела.
— Но хотя бы частично, — нежно и просительно улыбнулся я, готовый раскрыть для нее свои объятия. Но в это время в дверь постучали, и она пошла открывать.
— К тебе гости, друг мой, — сказала она не без иронии, и я увидел в проеме дверей Светлану Хрусталеву.
Хотя я и понимал всю непоправимость ситуации, но все-таки сердце мое екнуло, и какая-то радостная волна прокатилась по всему моему телу. Жанна бросила на меня быстрый скользящий взгляд и отвернулась. Я знал, Жанна обладает тем безошибочным интуитивным чувством, которое позволяет ей мгновенно получить точную информацию обо всем происходящем. Мне стало невыносимо жалко ее, а предательница- душа безмерно возликовала, когда Жанна сказала:
— Ну мне пора уходить, мой дружочек. Надеюсь, за тобой будут хорошо ухаживать.
В две секунды она собралась и, помахав мне рукой, быстро вышла из комнаты.
— Я не вовремя? — сказала Светлана. — Простите меня. Но я не могла ждать. Когда я узнала, что с вами случилось, не находила себе места, потому и примчалась… Не вовремя? — еще раз спросила она робко.
— Очень даже вовремя, — сказал я и распахнул для нее свои объятия. Светлана плюхнулась в мое тепло, зарылась в мою рубашку, ее плечи задергались, и на груди я ощутил ее слезы. Я боялся пошевельнуться. Боялся встретиться с нею взглядом. Вечно бы вот так молчать и так облегченно чувствовать упругость ее тела.
— Неужели это правда? — прошептала она, чуть приподняв голову. — Я так счастлива!
— Больше никогда не будешь писать грустных стихов?
— Буду. Я всегда буду бояться потерять то, что нашла сейчас.
— Что же ты нашла? — спросил я не без кокетства.
— Счастье, — ответила она и снова уткнулась в мою грудь.
