просматривалась черная плита застывшего лавового потока. Иногда мне мерещились забитые пылью щели стыков. Я даже отстал от остальных, взявшись за проверку этого нелепого предположения. В итоге, не солоно хлебавши, пришлось догонять отряд. Стыков под пылью не обнаружилось.
До заката нам нужно было отыскать убежище для девяти человек. Норку какую-нибудь или трещинку. Кто бы знал – насколько осточертело это скитание наперекор ветрам! Этот скотский образ жизни! Как опротивели ночи, проведенные под открытым небом на камнях, среди камней, на земле, под землей… когда жуткий мороз… а у тебя только пара шерстяных одеял да шинель на плечах.
Подзадоривая друг друга и переругиваясь, мы начали штурм нижней ступени.
Мошонкин взобрался на выпирающий из склона «блок». Посмотрел вперед, назад. Присвистнул и крикнул нам:
– Оглянитесь!
В пустоши гарцевал смерч. Он выгибался, как ему вздумается; он то утончался, то разбухал, обращаясь пылевым драконом… но неуклонно следовал по нашим следам. Небо над горой-пирамидой налилось спелой желтизной. Нам не нужно было объяснять, что предвещает сей праздничный цвет.
– Сюда идет буря! – гаркнул мне в ухо Гаврила.
Я кивнул, не отрывая взгляд от пустоши. Мне показалось, что под покровом песчаной мути что-то копошится. Что-то быстроногое и темное… Тьфу! – чур меня! В последнее время слишком часто стала мерещиться всякая ерунда. Впрочем, удивляться тут нечему: усталость, экономный продовольственный паек да хроническая тревога – вот три слагаемых, которые в сумме доводят до досадных расстройств психики даже циничных хирургов.
– Эй, доктор! – вновь обратился ко мне боцман. – Ворон ловишь, друг!
– Да потише, ты!.. Я не так глух, братец, как тебе кажется. Лучше скажи: что видишь? – Я указал пальцем на мельтешащие в пыли тени.
Гаврила выпучил глаза. Сдернул с плеча винтовку и заорал:
– Тревога! К бою, морячки!
– Чего стряслось? – Кумовья-матросы уже водили стволами «мосинок», выискивая на пустынном склоне врага. Оба были ветеранами, выжившими в войне с
Баталёр спрыгнул со своего насеста. И тоже переменился в лице.
– Это… это… – Губы его дрожали. – Ч-черт!
Боцман недобро покосился на наших французских комбатантов. Те еще плохо понимали по-русски; едва в нашем продвижении намечалась пауза, как они тут же становились кругом и принимались беспечно дымить «козьими ножками».
– Спокойно, Гаврила, – я поднес к глазам бинокль. Сердце мое екнуло. – Спокойно, братец, ведь этого элементарно не может быть…
Уж лучше бы
– Бегом наверх! – распорядился Гаврила. – Здесь мы – как три тополя на… – Он вдруг взмахнул свободной рукой, кинулся на французов, закричал высоким, птичьим голосом: – Кшуть! Кшуть, жантильоны! Чирикать после будете!
– Нет-нет-нет!.. – забормотал я, ощущая, как просыпается боль в укороченных пальцах. – Погодите! Это мираж…
Меня схватил за локоть Мошонкин.
– Бежим, доктор! Они же вот-вот нагонят!!
Я еще несколько мгновений пятился, не решаясь повернуться к преследователям – вращающейся воронке смерча и бесформенным теням – спиной. Нелепый страх овладел мною: я почему-то уверился, что меня тут же стукнут по затылку, стоит только отвернуться… Но я смог скинуть с себя путы этого гипноза; и сразу же гладкий, предательски скользкий склон превратился в беговую дорожку под ногами. Я несся, задыхаясь и отплевываясь на ходу. Не замечая того, как быстро меркнет свет, а воздух становится густым от пыли. Винтовка ритмично била меня по хребту.
Едва мы одолели первую ступень и выбрались на заваленную каменными обломками террасу, как смерч, вновь став пылевым драконом, врезался в тело горы-пирамиды.
Мы ослепли. Мы потеряли друг друга и, что куда страшнее, – потеряли из виду врага. Я был в панике. Я чувствовал, что лишаюсь опоры, что сила, которой невозможно противостоять, увлекает меня вверх, – это пылевой дракон затягивал бывшего судового доктора в свое брюхо, намереваясь превратить его дряблую тушу в порошок.
Потом была какая-то темнота… Очевидно, меня крепко приложило об склон следующей ступени. Я помню только, что неподалеку началась пальба, и, очевидно, этот грохот привел меня в чувство.
Кое-как разлепив веки, я понял, что смерч, здорово помельчав и утихомирившись, откатился в пустошь. Мои спутники застыли у края террасы: винтовки наизготовку, спины напряжены, глаза неотрывно следят за целями. Моряки методично расстреливали надвигающиеся цилиндры, в то время как невезучий Мошонкин ползал в стороне и хныкал, прижав к лицу ладони: «Глаза! Спасите! Мои глаза!»
Что ж, эта музыка была мне знакома…
Боевые механизмы выглядели не так, как во времена
Мои спутники были заняты отражением атаки, и – прав Гаврила, будущий взыскательный рецензент – ни о каких совместных молитвах речи не шло. Моряков занимало одно – не позволить цилиндрам приблизиться на расстояние плевка светящимися нитями. Сам боцман в тот момент (читай, друг: вот реализм, который тебе так по душе) матерился и проклинал заклинивший замок винтовки.
И никто из них не видел того, что открылось моему взору. Вдруг стало светлее: темно-коричневые тучи местами расступились, сквозь проплешины полился золотистый свет. Один луч упал на нас, а второй уперся в террасу ступенью выше.
И тогда я воскликнул:
– Братцы! Поднимаемся! Скорее, если жизнь дорога!
Смерч неожиданно повернул обратно – к горе. На сей раз марсианская природа показала, что ей одинаково ненавистны и люди, и
Моряки закинули винтовки за спины и, не забыв о Мошонкине, бодрым ходом ринулись на штурм второй ступени. Смерч приказал долго жить: обрушился с небес ливнем из пыли и щебня. К счастью, я надрывал горло не напрасно, и мои спутники успели убраться с того места, куда, собственно, вся эта прелесть рухнула. Нас лишь вскользь зацепило волной мелкого песка.
Число цилиндров поубавилось, но оставшиеся на ходу твари не свернули назад. Погоня перешла в следующую фазу, и развязка была уже близка. Мы поднялись довольно высоко над пустошью, но то ли еще будет, когда осилим следующие ступени…
Вторая терраса оказалась вовсе труднопроходимой. Повсюду возвышались груды обтесанных камней, и возникала иллюзия, будто мы оказались на заброшенной стройплощадке. Луч растаял, но мы поняли, что направлял он нас к ущелью, рассекавшему третью ступень сверху донизу. Ущелье тоже было не простым, и все тут же заговорили, мол, это кто-то разобрал часть пирамиды… мол, для ремонта или просто так. Действительно, мы глядели в просвет и видели слишком много прямых углов, которые, как известно, сами по себе возникают не слишком часто. Не любит природа в отличие от людей прямые углы…
Вообще, пирамидальные горы Марса способны ввести в заблуждение любого. Когда вы смотрите на правильную форму, на четкие грани, естественно, первым делом приходит мысль, что перед вами нечто рукотворное. Но я бы предостерег тех, кто скор на выводы, ибо сесть в калошу, уверившись, что очередной марсианский ребус разгадан, проще простого. Почему? Да потому что Ржавый мир преподносит сюрпризы на каждом шагу, и всегда невероятно сложно понять, что в сказке – ложь, а что – намек. Для этого необходимо
