– Иоганн Карлович?.. – прошептал, задыхаясь от волнения, Рудин. – Капитан?..
– К дьяволу церемонии, Рудин! – Капитан шевелил губами, а голос лился откуда-то сверху, точно сама гора генерировала звуковые колебания. – Слушай и мотай на ус, сухопутная крыса!..
В пещере
Пальцы вошли в вырез на широкой стороне стекляшки. Оказалось, что устройство почти невесомо. Удобно.
Хлыстов выпустил огненную струю в тот самый прозекторский стол. Как он это сделал – не понял сам. Просто захотел, чтобы проклятого стола не стало, и всё тут.
Дохнуло жаром. Металл покрылся пузырями, потек на пол расплавленным воском, а растянутые ремни вспыхнули и сгорели в мгновение ока. Хлыстов пробежался пальцами по завиткам рога. Эту стекляшку стоило непременно захватить с собой, она была почти такой же ядреной, как бомбочка…
Домой… Святой Ипат смог вдохнуть жизнь в древнюю, несговорчивую Машину. Теперь осталось дождаться, когда соберутся в кучу дружки Вершителя, а после можно помахать Ржавому миру платочком.
Ржавый мир хорош всем: и людей здесь кот наплакал, и надзора никакого. Неприхотливые и неленивые найдут себе еду и убежище. Может прийти в голову, что эти пустоши – рай для всякого, кто помешан на свободе. Главное, умей крутиться. Но вышло, что шкатулочка с двойным дном: Ржавый мир предопределил судьбу Хлыстова, и поделать ничего уже было нельзя.
Святой Ипат носился из зала в зал. Вид у него был рассеянный и жалкий. Темные глаза святоши казались бездумными и слепыми, в растрепанной бороде блестели нити слюны. Монах вытряхивал из осиных сот настенных шкафчиков похожие на кукиши кругляши. Он суетливо протыкал кругляши пальцами, и из них с шипением вырывался какой-то газ. Таким образом, пещера медленно, но неуклонно наполнялась отвратительной кислой вонью, которую навсегда запомнили все, кому довелось гнуть спину по приказу
Хрум! Хрум! – донеслось откуда-то сверху. И словно кусочки полированного дерева посыпались на лабораторный стол.
Хлыстов задрал голову: под сводом колыхалось нечто гладкое, блестящее. Нечто объемистое, как пивная бочка.
«Куколка!» – догадался Хлыстов, когда гладкий бок «бочки» раскололся и наружу свесилась мохнатая и многоглазая бестия.
…На восточном склоне настала ночь. Зажглась в низких небесах вечерняя звезда – недосягаемая планета Земля. Щербатый Фобос начал свой еженощный променад с запада на восток, ему навстречу поплыла стремительная искорка Деймоса.
Трое моряков, женщина и существо, лишь отдаленно похожее на человека, пробирались через погребенную под тоннами осадочных пород террасу. Вход в тоннель нельзя было пропустить, потому что выглядел он, как освещенное оконце в стене из темного базальта. Если древние плиты светятся, значит, Рудин всё еще внутри – арифметика несложная.
– Живей-живей, господа и дамы! – подбадривал остальных боцман. Ева успела уяснить, что косматый грубиян и деликатный Рудин на самом деле – друзья и что Гаврила искренне беспокоится за доктора.
Порой им мерещились за камнями подвижные тени, которые могли бы отбрасывать многорукие, хвостатые создания; но стоило присмотреться пристальней, как тени замирали и растворялись в ночи. Шершень фыркал и щелкал зубами, он с очевидным подозрением относился к этим причудам освещения.
Но до цели было уже рукой подать, и всем сразу стало не до теней.
Они заглянули в просвет тоннеля и увидели силуэт Рудина.
– Паша! Пал Тимофеевич! – окликнули его моряки.
Шершень, опередив всех, бросился к Рудину.
Доктор медленно, словно через силу, отвернулся от стены. Он вымученно улыбнулся, коснулся ладонью крепкого лба Шершня. Затем раскрыл объятья и шагнул навстречу морякам.
Пока мужчины похлопывали друг друга по плечам, радостно и колоритно поругиваясь, Ева отошла к дальней стене. На светящейся белым плите, в самом центре, темнел отпечаток пятерни. Баронесса, затаив дыхание, коснулась его пальцем. На подушечке осталась кровь. Ева встрепенулась и с опаской посмотрела на доктора. Как она и предполагала, Рудин держал правую руку сжатой в кулак. Чтобы не испачкать одежду друзей кровью из раны, которую он нанес себе сам.
Часть четвертая
Муравьиный лев
– Именем матросского совета!.. Штурман, прекращай валять дурочку! Отпирай по- хорошему!
Купелин взвел курок нагана, прижался спиной к стене, положил свободную руку на окованный медью засов. Он знал, что изба окружена. Матросская братия жаждала плоти и крови. Плоти – его несчастной молодой жены. Крови – штурманской, офицерской. Разойтись полюбовно уже не получится, слишком далеко зашло неравное противостояние нижних чинов и «белой кости».
А Варвара стоит перед образами на коленях и молит Богородицу, чтобы Святая отвела от них напасть. Слова сбивчивой молитвы почти неразличимы, – столь громко гудит за стенами рассерженная толпа. Матросы подогреты крепкой «марсианкой» и охмурены незамысловатой софистикой Рудольфа Шведе. Осатаневшие, голодные пчелы…
– Штурман! Такова воля большинства! Ты ведь не пойдешь супротив всех?
Это – голос председателя. Шведе, хоть сам того не признает, перенял у святого Ипата способ управления «большинством». Он выяснил, какие страсти одолевают окружающих его людей и какая вина их терзает. Затем обосновал, почему они вправе наплевать на прежние правила и учинять так, как им вздумается, и что их вина не вина, а блеф. И «большинство» сорвалось с цепи, возликовав.
– Штурман! Мы намерены восстановить справедливость!
Ну да! Куда же – без «справедливости»? «Справедливость» во время мятежа – что горячие пирожки. Со всякой начинкой и по самой доступной цене.
Купелин приоткрыл дверь. Чуть-чуть, на самую малость, чтобы посмотреть через щелку на Шведе. Председатель матросского совета стоял впереди толпы: длиннорукий и длинноногий, похожий на паука человек в гражданском костюме и в интеллигентном котелке поверх вихров. «Котелок-то Рудина! – узнал вещь Купелин. – Чертовы стервятники и мародеры!»
– Штурман! Нехорошо получается, сам понимать должен! Женщин в Поселке – всего ничего. Одиннадцать человек! Несправедливо, ежели одну девку каждый день будет пользовать тот же самый мужик. Нерационально это, да и ребята обижаются. Они, по-твоему, не люди?! Сам забавляться мастак, а остальным что делать прикажешь? Слюни пускать?
– Да делайте, что хотите! При чем здесь мы?! – выкрикнул Купелин; слова молитвы стали у Варвары в горле комом, она беззвучно зарыдала, кривя рот и захлебываясь слезами. – Варя – моя жена! Никому не позволю приблизиться! Вы слышите?.. Не позволю!!!
– Да что ты говоришь, штурман! – Шведе сделал шаг вперед. – Кто же вас обручил? Никак святой Ипат, а?
Матросы расхохотались. Шведе поднял руку, призывая к тишине.
– Ответь мне, штурман, не кривя душой: у кого в Кронштадте осталась жена да с двумя сынишками, а? У Соловья-разбойника?
– Убирайтесь вы… хамы! Оставьте нас! Идите, проспитесь лучше!
– Или ты у нас – царь-султан? Гляди: жены у него в каждом порту! А, Купелин?.. Русским языком прошу: брось валять дурочку, благородие, и выходи подобру-поздорову, пока мы с ребятами не разобрали хибару по бревнышку!
Купелин выстрелил. Толпа ахнула: Шведе рухнул навзничь. Сбитый пулей котелок взлетел над толпой. В тот же миг грянули «мосинки», но Купелин уже успел захлопнуть дверь и опустить засов.
