— Скажу.
Теплота приятно размаривала и нежила. Но лишь только Аниска начинала дремать — воспоминание о том, что случилось, как булавкой кололо в сердце. И она снова открывала глаза.
«Жульница!»
Дни в Корешках жаркие, медленные, как смола, текущая по стволу, как облака, идущие по небу…
Аниска сидела на бугорке над рекой. Гришутка играл на песке, у самой воды. Он отыскивал в песке крошечные раковины, гладкие камушки, чёртовы пальцы и складывал всё это на круглом глянцевитом листе кувшинки.
Аниска сушила мокрые от купания волосы. Они очень отросли за лето и крупными завитками лежали по плечам.
Отсюда, с бугорка, далеко видно. На том берегу кусты растут островками, а между кустов, на солнечных полянках, корешковские колхозники сушат сено. Аниска никого не знает, даже девчонок не знает. В первый же день, когда она только что появилась в Корешках и пришла на колодец, одна корешковская девочка сразу высмеяла её:
— Ты куда глядишь — на меня или на тётку Марью?
Стоявшая тут суровая тётка Марья осадила девчонку:
— Эко, язык-то у тебя вредный!
Девчонка застеснялась:
— Да ведь я так, я шуткой!
Но Аниска уже больше ни разу не пошла на колодец в то время, когда там был народ.
Она считала дни. Оставалось немного — последний лужок за рекой, вот этот самый. Аниске видно было, как вдали по ровному лугу ходили конные грабли, загребая длинные пушистые валы. Ближе к берегу, где росли кусты, колхозницы таскали сено охапками. Вон в синем платке тётка Анна. Высокая, худощавая, она широко взмахивает граблями. Вон набрала охапку, потащила. Ну и охапка — с полвоза будет! И откуда у неё сила такая?
Аниска мельком взглянула на Гришутку. Гришутка втыкал в песок зелёные ветки — может быть, устраивал сад. Солнце припекало, размаривало. Аниска подняла глаза к белым облакам, и сразу её мысли потекли куда-то далеко — от Корешков, от покоса, от Гришутки, — вслед за белыми холмистыми облаками… Куда они идут? Куда плывут они, словно большие гуси-лебеди по глубокой голубой воде?
Учительница рассказывала, что иногда облака идут низко, даже садятся на верхушки гор. А на горах домики. Вот сядет облако возле домика. Люди утром проснутся — что такое? Солнца не видно. Открыли окно — а в окно облако лезет…
Неожиданно резкий крик прозвенел над рекой. Аниска вскочила, взглянула вниз — Гришутки на песке не было. А на том берегу маленькая черноволосая женщина кричала, хватаясь за щёки:
— Ой, утонул! Ой, утонул!
Аниска скатилась с бугорка. Гришутка барахтался в осоке. Он не кричал, а только кряхтел с испуга. Аниска вытащила его на берег. Руки у неё дрожали, когда она снимала с него мокрую, с налипшей тиной, рубашку.
На крик со всех покосных полянок бежали женщины. Впереди — тётка Анна.
— Где? Где? — хрипло кричала она.
И едва поверила своим глазам, когда увидела на том берегу своего толстого Гришутку, который голышом сидел в траве и даже не плакал.
— В воде был! Сама видела — разрази меня гроза! — тараторила чёрненькая женщина. — Уже нырял, уж совсем воду хлебал, вот разбей меня гром!
— Иди домой! — крикнула тётка Анна Аниске. — Чтоб ноги твоей не было у речки!
Женщины вернулись на покос. Тётка Анна тоже ушла, но, уходя, погрозилась граблями.
— Пойдём! Скорей! — торопила Аниска.
Но Гришутка упирался:
— А что я, голый пойду, да?
— Ну и что же? Не замёрзнешь.
— А вороны утащат!
Но Аниска уговорила его. Они шли рядышком. Гришутка скоро и позабыл совсем, что он голый, — бегал за бабочками, ловил кузнечиков, разглядывал мышиные норки…
Аниска сушила на ветру его рубашку, неся её над головой. А когда подошли к усадьбам, рубашка уже высохла и Гришутка оделся.
Аниска с трепетом ждала, когда придёт тётка Анна.
«Может, она до вечера-то забудет, — думалось ей, — а хоть и не забудет — всё-таки не так уж будет злиться!»
Но тётка Анна, хоть и вернулась домой очень поздно, всё-таки ничего не забыла.
— Завтра же домой отправляйся! — сурово сказала она. — Завтра же! — И пробормотала вполголоса: — С дураками свяжешься — только горя наживёшь.
Утром Аниска ушла домой. Как она ждала этого дня! А день-то этот получился грустный. Даже спасибо ей не сказали за все эти долгие томительные часы, за то, что потешала Гришутку, за то, что убиралась в избе, за то, что так молчаливо тосковала по дому… Ни одного хорошего словечка ей не сказали!
Только одно порадовало: Гришутка догнал её и сунул ей в руку обсосанную конфетку. И пробурчал на прощание:
— Как вырасту большой, так и я к тебе в царство-государство приду!
Аниска улыбнулась ему:
— Ладно. Обязательно приходи. Я ждать буду!
И пошла. Хотела ещё что-нибудь сказать милому светлоглазому парнишке, но только махнула рукой и торопливо зашагала по тропинке.
Сухая жёлтая рожь кланялась ей налитым колосом.
«Скоро жниво… — подумала Аниска. — Малина поспела… Теперь на Ясной вырубке что делается! Если б не пироги эти!..»
Воспоминание о пирогах вызвало снова чувство тоски и недоумения — хотела порадовать Светлану, а только рассердила и сама оказалась жульницей… Но за эти пироги она уж расплатилась ещё раз — тётка Анна тогда целых полдня ругала и стыдила её. Неужели и этого ещё мало?
Аниска не знала, какой разговор произошёл возле большой тёплой лужи, в которой торчали крупные стебли золотого, уже отцветшего чистяка. А разговор был такой. Первой начала Светлана, потому что Катя молчала и глядела в сторону.
— Вы подумайте, девочки! Украла пироги и принесла мне. Ну, я и откусила — я же ведь не знала, что они утащенные!
Танюшка всплеснула руками:
— Украла! Воровка! Надо смотреть за ней, а то придёт да чего-нибудь украдёт!
— Она не воровка, — сказала Катя, — и ничего не украдёт. Не придумывай.
Это неожиданное возражение сбило Танюшку, и она умолкла.
Светлана обиделась:
— А ты что думаешь — я неправду говорю, да? Она же при тебе созналась, что жульница!
Но Катя, не отвечая, повернулась и пошла — пошлёпала по тёплой луже.
— Теперь Косуле попадёт!.. — сунулся было Прошка.
Но Верка оборвала его:
— Смотри, как бы тебе самому от Косули не попало.
Друг за другом побрели по воде. Снимали с чистяка коричневые коробочки с семенами. Потом собрались в кружок и стали считать, у кого этих коробочек больше. Светлана тоже ходила с ними и тоже
