Коснике.
— Боюсь, Лен стал апостатом.
— Чем-чем?
— Апостатом. Он покинул нашу Церковь около года назад.
— Лен Косник умер. И оставил записку: «Я есмь вы».
Лейбокас улыбнулся.
— Несомненно, он хотел вновь подтвердить свою приверженность нашей философии. Как жаль, что он скончался прежде, чем мне представилась возможность с ним поговорить. Но как это произошло?
— Автомобильная катастрофа. Он поехал на работу в день своей смерти, столкнулся с другой машиной и погиб. Мы взвешиваем возможность самоубийства.
— Абсурд! Он спрыгнул с моста? Выстрелил себе в лоб? Нет, он просто ехал в машине…
— …в день своей смерти.
— Совершенно очевидно, что Косник решил вернуться в лоно нашей Церкви. А фейнменисты на себя руки не накладывают.
— Но вы же верите в реинкарнацию? Так что самоубийство не столь уж большой грех.
— Мы верим в трансвременную миграцию души, а это весьма специфичный случай реинкарнации. — Лейбокас наклонился вперед и сложил кончики пальцев. — Вы знаете, почему все электроны во Вселенной имеют одинаковую массу?
— Нет. Я не физик.
— Ричард Фейнмен доказал, что существует всего один электрон. Он движется взад-вперед во времени, проявляя себя как электрон или антиэлектрон, и в конце концов занимает место всех электронов во Вселенной. И точно так же существует лишь одна человеческая душа, которая движется взад и вперед во времени, становясь в конце концов душой всех людей. Совсем как электрон в схеме Фейнмена. Мы все — один и тот же человек. В конечном счете, вы проживаете каждую человеческую жизнь, которая когда-либо существовала или будет существовать.
— Так почему, если это ваше существование тяжко, не покончить с ним и не начать сначала?
Лейбокас сжал губы и ответил отрывисто.
— Есть только она человеческая жизнь, и мы ее блюстители. Никто не смеет брать на себя право обрывать ее. Не вижу, как это можно растолковать яснее.
Я решил сменить тему.
— Дата двенадцатое ноября две тысячи сто двадцать второго года что-нибудь для вас означает?
Лейбокас откинулся на спинку кресла.
— Двенадцатое ноября? Это же День Ветеранов… Нет, погодите, День Ветеранов — одиннадцатое ноября. А двенадцатое для меня ни с чем не связано. И, безусловно, для нашей Церкви эта дата ничего не означает.
— Что же, благодарю вас. А теперь мне пора. — Я встал и попытался протиснуться мимо Лейбокаса.
— Не хотите ли узнать еще что-нибудь о Церкви Фейнмена? — Лейбокас встал между мной и дверью. Я неохотно взял несколько брошюр. Уплатив «гонорар» за этот визит, я повернулся, чтобы уйти. Лейбокас вытянул руку ладонью вперед.
— Я есмь вы.
— Очень сомневаюсь.
Боб дал мне разрешение просмотреть рабочие файлы Лена Косника. Я набрал его ежедневник, поместив день накануне его смерти. Экран заполнили бессмысленные фразы: «Я есмь вы». «Мы есьми вы». «Они суть мы». Видимо, Косник был сильно не в себе. Я включил аудиофайл, и тот начал выплевывать: «Чтар ри чол фанг пьон…» В компьютере Косника имелась полная тринадцатичасовая запись трансляции, и, видимо, он пытался ее кодировать. Что никак не входило в его служебные обязанности.
Я отправил Бобу отчет о проделанной работе и за следующие две недели набрался множества самых разнообразных исторических сведений, связанных с 12-м ноября, без которых вполне мог бы обойтись. «Запущен зонд «Венера-2», «Юрий Андропов сменил Леонида Брежнева», «Образование Балтийского союза». Я топтался на месте, а мне хотелось завершить все к концу августа. Приближалась середина сентября, а с ней — день смерти моей жены, и я всегда старался освободить неделю перед ним, чтобы мы могли провести ее вместе. На всякий случай.
Наконец, 10-го августа дело сдвинулось с мертвой точки. Как обычно, утром я зашел в «грот» около моего дома проверить, насколько пауки продвинулись с моим календарем. Еще больше бесполезных зеленых нитей, соединенных с десятками и десятками исторических мелочей. Однако я различил единственную красную нить, уходившую за пределы видимости, и проследил ее к личному узлу, белому ящичку без отличительных признаков. Он был накрепко закрыт. Я его вскрыл, и несколько секунд спустя последовал краткий ответ: «Встретимся завтра в 9 утра, 63-я, Грув-Коттедж, зеленое платье».
У меня над головой громыхала надземка. Я медленно ехал по 63-й улице. Южная Сторона наводила страх даже в солнечное утро. Я знал, что не умру в этот день, но меня вполне могли ограбить, избить, ранить. Я заметил тоненькую женщину в зеленом платье, крепко державшую небольшой кейс. Она пугливо озиралась. Я затормозил рядом с ней и открыл дверцу.
— Залезайте быстрей! — скомандовал я. — И вы вот так прогуливались здесь? Или вы не знаете, как опасен этот район?
Она скользнула на переднее сиденье, откинула назад черные волосы и сердито на меня посмотрела.
— Конечно, знаю! Я только что сошла с надземки. Вы опоздали на пять минут. — Она обернулась и поглядела в заднее стекло. — Я не хочу, чтобы нас увидели вместе. Поезжайте куда-нибудь, где мы сможем спокойно поговорить с глазу на глаз.
Я свернул на Лонг-Шор-Драйв и поехал на север.
— Кто вы? — спросил я.
— Своего имени я вам не назову. Если кто-нибудь узнает, я потеряю место.
— Не беспокойтесь. Я не обязан раскрывать свои источники. Это в мой контракт не входит.
— Я работала с Джейсоном Крауссом. Он был моим другом. — Она смахнула набежавшую слезу. — Мы были счастливы. И я знаю: он не стал бы себя убивать.
Я въехал на крытую стоянку Музея науки и техники.
— Тут нас никто не увидит. Что вы хотите мне рассказать?
— Это вина Косника. Он убедил Джейсона и этого, другого…
— Чуаня?
— Ну да, Чуаня. Косник уговорил их принять участие в каком-то дурацком эксперименте, и в результате Джейсон умер. — Она заплакала. — Косник был психом. Он как-то раз сказал мне, что раскодировал сообщения чтарри.
— И Краусс ему поверил?
— Не знаю. — Она вытащила из кейса пачку листков и разложила их веером на приборной доске. — Косник и Джейсон, они оба на этом помешались, но так и не объяснили мне, почему. Это графики всех дней смерти для каждого, кто родился в последние восемь лет. Вот первый — для детей, рожденных в две тысячи тринадцатом. Им теперь всем по восемь лет. Первая точка — число детей, которые умрут первого января, вторая показывает число детей, которые умрут второго января, и так до тридцать первого декабря.
Простая прямая линия с маленькими всхолмлениями. Белый шум. Женщина взяла второй листок.
— Теперь поглядите на этот. Дети, рожденные год спустя — в две тысячи четырнадцатом. Замечаете что-нибудь странное?
На втором листе над прямой линией возвышался заметный бугорок.
— Похоже на увеличение количества смертей, приходящихся на какой-то один день.
— А день этот — двенадцатое ноября, которым вы интересуетесь. Теперь поглядите на третий.
Она показала мне остальные шесть листков. На каждом этот бугорок поднимался все выше, а на последнем превратился в пик, возвышающийся над всеми остальными датами.
