По каждому из этих телефонов абонент представлялся Шрапнелем и выходил из себя от невозможности переговорить с паном Кшевцем. Вольницкий прекрасно понимал, что какой-то аферист мотается по всему свету и пользуется возможностью поговорить по любому подвернувшемуся под руку телефону. И все же владельцы телефонов его наверняка знают, а кто-то из них может оказаться и самим проходимцем.
И детектив принял меры. Выдал поручения своим людям, а сам поспешил к Элизе Вендзик, в глубине души очень надеясь на ее упрямого жениха, недавно ею отвергнутого. Может, именно он замочил конкурента? Элиза может и не знать об этом. И тогда проклятого разномастного Шрапнеля можно будет послать к черту, а его махинациями пусть займутся другие.
Как он и предполагал, Элиза Вендзик была еще на работе, и на нее даже можно было посмотреть через стеклянную стену — вон, сидит, согнувшись над микроскопом. Однако пройти за стену, пусть даже и стеклянную, комиссару не разрешили. Не помогло удостоверение. Неумолимые стражи засекреченного объекта сухо заявили следователю, что, пока они живы, он в лабораторию не войдет. Вот если бы он был бандой террористов с ядерными боеголовками в руках и перебил весь персонал учреждения, тогда бы, может, и вошел, но сейчас они его не пустят. Пусть ждет, его проблемы. Он и ждал, и даже терпеливо, чему очень способствовал вид Элизы у микроскопа. Но похоже, ей все же каким-то путем передали, что к ней пришли из полиции, она оторвалась от микроскопа, что-то записала в компьютере и вышла из неприступного помещения.
Комиссар не стал терять времени. Соблюдя все формальности, он поспешил задать вопрос:
— Вы знаете Мирослава Кшевца?
Вопрос преобразил дотоле спокойную женщину. Лаборантка Вендзик моментально вздрючилась, и, пройдя все стадии — возмущения, испуга, презрительного молчания, — не выдержала. На комиссара обрушился буквально водопад очень противоречивых и очень ценных высказываний, но сначала его ошеломили, приняв за посланца Кшевца. Видимо, до лаборантки не дошло, какое заведение он собой представляет.
— Так вот кого он соизволил прислать вместо себя! — бушевала лаборантка. — Извольте передать своему приятелю, что я не привыкла к таким методам! Трус, прячется за спину других! Интересно, какие еще аргументы вы можете мне представить? Впрочем, я с вами не намерена вести переговоры! Пусть явится лично, я ему все в лицо выскажу!
— Ничего в лицо вы ему не выложите, — тоже рассердился комиссар. — Разве что на спиритическом сеансе.
Элиза онемела. Губы смогли лишь выговорить:
— Что?.. Как?..
— Пана Кшевца убили, я же, возможно, вы не расслышали, веду расследование этого преступления, вот, глядите, мое удостоверение: Отдел тяжких преступлений.
Допрос пришлось прервать и последующие десять минут посвятить приведению в чувство свидетельницы. Правда, сознание она потеряла лишь наполовину, но все равно давать показания не могла. Немного придя в себя, опять разразилась проклятиями, но теперь по другому адресу.
— Это она! — рыдала Элиза. — Она… Я уверена! Не хотела его выпускать из своих когтей! Предпочла убить! Он уверял, что избавился от нее окончательно, я же всегда ему говорила, что она висела над ним как гидра, гарпия, гиена, гадюка, гангрена, гетера проклятая!!!
Следователь невольно подивился такому обилию проклятий, излитых одним духом, и все на букву «г». Он даже попытался записать их для памяти, но нельзя терять время, надо пользоваться возможностью услышать еще что-нибудь путное от эрудированной свидетельницы.
— Кто? — перебивая женщину, прокричал он. — Кто она?
— Как кто? Да Кристина, его бывшая жена. Не хотела отцепиться от него, не хотела, не хотела!!!
И вот не прошло и часа, а точнее — за сорок пять весьма продуктивных минут комиссар узнал следующее:
Жених Элизы Вендзик здесь абсолютно ни при чем, это размазня, каких свет не видел, тихий, послушный и привязчивый, он способен только стенать, причитать и умолять на коленях, а всякие действия настоящего мужчины ему так же чужды, как, скажем, китайский язык.
Разведенная жена покойника какими-то неизвестными Элизе средствами заставляла Мирослава постоянно с ней встречаться, и он подчинялся этой бабе и летел к ней по первому же требованию, выполняя все ее пожелания.
Гиена выдрала из него деньги, ему не принадлежавшие. Заставляла его знакомиться с какими-то жуткими мафиозными хамами, чтобы испортить бедняге репутацию в обществе, лишить его возможности зарабатывать честным путем, чтобы он потом клянчил у нее же кусок хлеба. Заключила пакт с его отвратительной сестрой, так что бедняге приходилась скрывать от вредной сестры свои искренние чувства. Не могла примириться с прочной связью Миречека с ней, Элизой, а ведь она для него — все, небо и земля, рай и залог новой, лучшей жизни, на нее одну Миречек мог положиться, за ней как за каменной стеной, к ней примчаться в трудную минуту, она же, Элиза, все терпела, даже рисковала, не думая о последствиях, выполняя все просьбы любимого из последних сил. И молчала как могила!
Тут зареванная Элиза вроде как немного спохватилась, но следователь уже успел ухватить конец нити. Так что же такое недозволенное свидетельница делала для покойного? Естественно, вопроса в лоб не задал, но с почти искренним сочувствием поинтересовался у бедной обманутой женщины, зачем она сегодня звонила пану Кшевцу.
— Я сделала ему анализы. Он сказал — срочные!
— Какие анализы? Чего?
— Вредителей растений… паразитов… это вовсе не гриб…
Тут Элиза задохнулась от очередного спазма отчаяния, но слезы уже не катились градом, и она даже вполне осознанно взглянула наконец на человека, который с ней говорил. Что ж, комиссар внешне выглядел вполне достойно, был мужчиной, скорее парнем, интересным, лицо умное, благородное, в данный момент сочувствующее, так что любой женщине глядеть на него было бы приятно. Элиза Вендзик не была исключением.
— Но вы никому не скажете? — вдруг забеспокоилась она. — Возможно, я и не имела права, ведь это растения, а я занимаюсь анализами для людей, но, поверьте, я соблюдала все меры предосторожности. Делала их совсем отдельно! И никогда больше… никогда в жизни… А Мирек убит! О боже!
Рыдания возобновились со страшной силой, однако следователь уже пер напрямик, памятуя о своих служебных обязанностях и изгнав из сердца жалость.
— И как часто вы делали эти… растительные анализы?
— Да нет… откуда? Только в последнее время… раза три… ну, может, четыре. Я знаю, что не имею права, что не должна была так поступать… И если вы проговоритесь, меня вышвырнут с работы! Я не хочу! Я умею и знаю! Я люблю свою работу! И больше никогда в жизни!..
Учитывая гибель пана Мирека и пережитый лаборанткой стресс, в этом ей можно было поверить. Вряд ли Элиза Вендзик примется опять за запрещенные анализы, во всяком случае в ближайшее время. Комиссар не мог обещать ей вечного молчания, но, как человек честный, пообещал то, что в его силах. Просто так не проболтается.
— Разве что в случае крайней необходимости, сами понимаете — убийство, мы же должны найти убийцу. И вообще вся полученная информация используется нами только для служебных нужд. Полиция не имеет привычки распространять сплетни направо-налево: и посторонним людям, и учреждениям. У вас при себе список сделанных анализов или он только в компьютере?
— Да бог с вами, в компьютере я все стерла. У меня распечатки… Всё…
Все еще сомневаясь, что ему эта добыча понадобится, следователь принял из рук заплаканной Элизы толстый конверт и, пользуясь случаем, ненароком поинтересовался фамилией нерасторопного жениха. Без труда получил и фамилию и адрес, после чего, не теряя времени и взятого темпа, помчался к следующей свидетельнице. По дороге получил информацию о другом неудачнике, звонившем безрезультатно пану Кшевцу, Альберта Ковальского опер прихватил в тот момент, когда тот подъехал к своему дому, наверное после работы. Между распахнутыми воротами и входом в дом встретились упомянутые Ковальский и опер, а также дама, выглянувшая из двери и выскочившая навстречу приехавшему. Как оказалось, пани Ковальская,
