Она глубоко вздохнула и замерла. Потом достала плоский предмет в коричневом футляре. Открыв футляр, она положила его содержимое около лампы, перед ребенком.
— «Вальсы моей мечты», — прочитала девочка и подняла глаза. — Твоя любимая пластинка. Я знаю, — закричала она громко, — это все для посылки, для посылки! — Потом она подбежала к Камилле и обняла ее. — Я правильно отгадала?
— Да, — ответила Камилла, не в силах оторвать глаза от сокровищ, которые лежали перед ними. — Я опять спрячу все здесь.
— У тебя есть тайник, это хорошо, это здорово, — торжествующе повторяла девочка и кружилась. — У Камиллы тайник, тайник.
— Успокойся, — приказала Камилла. — Ни один человек не должен об этом знать.
— Только я буду знать, только я, — шептала девочка. — Хочешь, я поклянусь, что никогда не выдам тебя?
— Клянись, — сказала Камилла и вытянула правую руку.
Рената сжала ее своими горячими маленькими пальцами и серьезным голосом произнесла: «Даю честное слово». Она перевела дух и посмотрела на Камиллу.
— Если ты нарушишь слово, с тобой случится что-нибудь ужасное, — предупредила Камилла.
Девочка кивнула в знак согласия.
Потом они поставили все на место. Стопки чашек и тарелок, которыми теперь никто больше не пользовался, непроницаемой стеной загородили содержимое будущей посылки. Прежде чем закрыть буфет, Камилла еще раз ласково погладила варежки. Она уже хотела закрутить фитиль керосиновый лампы, но вдруг увидела на скамейке что-то темное и мягкое. Вещь оказалась галстуком из дешевой материи военного производства. Такие выдавали в прошлом году. Камилла знала, кому он принадлежит. Она удивилась тому, что он здесь, но не придала этому значения. Удивительным было и то, что подушки, которые раньше лежали на скамейке, теперь были сложены в углу. Однако ее мысли были настолько заняты посылкой, которую она еще не отправила, что на все остальное она уже не обращала внимания.
Девочки не хотели сразу же идти домой. На цыпочках, держась за руки, они пробежали по заросшей травой теннисной площадке, пробрались в заросли сирени, вздрагивая от каждой скрипнувшей ветки, и наконец затаились там, сидя на корточках. После этого они сбежали вниз по лугу, прокрались через кусты черной смородины у Вегереров, ветви которой пробивались через изгородь, и стали собирать ягоды, оставшиеся после уборки урожая. Они нашли садовый шланг, отвернули кран и пригоршнями пили воду, промокнув до нитки. Потом тихо позвали Пако и намочили его больную лапу. Подойдя к своему дому, они прислонились к холодной стене и стояли так, не желая входить.
— Посмотри, какая луна, — сказала Рената. — Ее никак нельзя затемнить. Она светит повсюду.
— Она светит повсюду, — повторила Камилла, найдя в этих словах утешение для себя. И так как это утешение было очень красивым, она начала плакать, ее слезы падали на руку ребенка.
Девочка не удивилась. Она по-своему поняла причину этих слез и именно поэтому была счастлива.
— Не плачь, Камилла, — сказала она, — я скоро приеду.
Мария Лангталер изменилась. Камилла стала замечать, что мать после случая в саду у Вегереров и дальше намеренно выставляла напоказ свои женские прелести. Она начала вдруг уделять внимание своей внешности. По утрам надевала светлую блузку, которая очень подчеркивала ее загар, зачесывала высоко волосы и закручивала их, как того требовала мода, в пучок. Теперь не только по субботам, но почти каждый день она становилась в таз и тщательно мылась, ровно в шесть вечера снимала передник и надевала легкое летнее платье. При этом она как можно туже затягивала пояс, оставляя верхние пуговицы платья не застегнутыми. Однажды Камилла застала ее за странным занятием: мать старательно покрывала свои короткие, ломаные ногти розовым лаком. Потом Камилла обнаружила в ящике стола тюбик губной помады, а вечером видела, как перед прогулкой она красила губы, чего раньше никогда не делала. Теперь мать включала радио всякий раз, когда передавали развлекательные программы. Если же Камилла хотела прослушать новости с фронта, она выключала приемник. Мать часто распевала песни ее молодости или же псевдооптимистические шлягеры, которыми национал-социалистическая пропаганда дурила народу голову. Она перестала заботиться о том, чем занята Камилла. Порой даже казалось, что постоянное присутствие дочери было ей в тягость. Все чаще она говорила о том, как вкусно будут кормить школьников во время уборки урожая. На это Камилла только молча и упрямо покачивала головой. Что-то внушало ей страх. Ей одновременно и хотелось и не хотелось наблюдать за ней. Она желала узнать причину происшедших в матери перемен и в то же время боялась этого из-за дистанции между ними. Камилла стала часто противоречить матери.
Однажды, после долгих недель ожидания, пришло письмо от отца. Камилла положила его нераспечатанным на буфет.
— Можно я прочту его? — спросила она.
— Да, конечно, — ответила мать и вышла.
Отец писал, что у него все в порядке и вскоре он, вероятно, приедет в отпуск.
Вечером Камилла сказала об этом матери. Та без всякой радости объявила, что у нее сейчас нет времени, чтобы написать ответ. Камилле показалось, что мать испугана.
У фрау Бергер теперь было меньше работы, так как ей приходилось обслуживать только инженера. Камилла часто приходила к ней на кухню.
— У меня началась хорошая жизнь, — сказала та. — Рената уезжает. А вот ее мать скоро приедет, хотя она-то могла бы и подольше не возвращаться. Твоей матери тоже хотелось бы этого, да?
— Да, — добродушно ответила Камилла, — она сейчас очень довольна жизнью.
— Инженер, кажется, тоже доволен. Они оба довольны.
Интонация, с которой это сказала фрау Бергер, заставила Камиллу насторожиться. Она вопрошающе взглянула на нее, но та опять склонилась над гладильной доской и стала энергично водить по ней тяжелым утюгом. Камилла хотела сменить тему разговора.
— Пользоваться пылесосом можно только после десяти часов, в те же часы разрешается гладить, — повторила она предупреждение об экономии электроэнергии, которое ежедневно передавали по радио и печатали в газетах.
— Сейчас без пятнадцати десять, фрау Бергер.
— Мне все равно. Я распоряжаюсь временем по своему усмотрению. У твоей матери теперь появилось свободное время, она даже ходит гулять. Недавно я встретила ее около завода нашего хозяина. Она сказала, что пришла в те края купить что-нибудь для тебя. Расскажи-ка, что ты получила в подарок?
Молчание длилось только долю секунды.
— Деревянные сандалии, — сказала Камилла быстро. — Их можно купить без карточек.
Этот ответ, кажется, не устроил фрау Бергер.
— Как можно покупать обувь без примерки? Они подошли тебе?
— Еще как, — сказала Камилла и, поставив на карту все, добавила: — Если хотите, я покажу вам их.
Так далеко интерес фрау Бергер не заходил. Однако, когда Камилла встала, чтобы уйти, она спросила, нет ли вестей от отца.
— Может быть, он скоро приедет в отпуск, — ответила девушка.
— О Господи! — сказала фрау Бергер.
— Почему вы так говорите? — спросила Камилла и дернула за ручку двери так, что заскрипели петли.
— Это я просто от неожиданности, — ответила фрау Бергер, — ты ведь понимаешь.
Яркий свет солнечного, жаркого дня ударил Камилле в глаза, и она зажмурилась. Она бы с удовольствием под каким-нибудь предлогом пошла к баронессе, но ей ничего не приходило в голову. Она отправилась домой. Мать лежала на кровати и читала свой журнал с дешевыми романами.
— Почему ты лежишь днем в кровати? — спросила Камилла. — Ты заболела?
— Может быть. Что ты на меня так смотришь? — вдруг не сдержалась она. — Разве мне нельзя хоть
