Элизабет Хауэр
Полгода — и вся жизнь
Посвящается Гельмуту, Андреа и Александру, а также Франциске
Я никогда не думала, что встречу Камиллу Эрб вновь. Мы не виделись уже пять лет, и я пыталась забыть о ней. Это она узнала меня в тот дождливый вечер. Я стояла на остановке в неярком свете уличного фонаря и ждала автобус. Я испугалась, когда она подошла и сказала, что никак не ожидала встретить меня здесь, в этом многолюдном городе. Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, кто со мной говорит. Я думаю, она заметила мое замешательство и поэтому тотчас же стала рассказывать о себе. Она делала это намеренно, с расчетом, желая услышать и мой рассказ о тех пяти годах, что мы не виделись. Но я, сразу же решив сопротивляться до конца и ничего ни при каких обстоятельствах не говорить, плотно сомкнула губы.
Она начала, разумеется, с сыновей, которые никогда особенно не интересовали меня. Я была с ними едва знакома. Они преуспевали по службе, имели хорошеньких жен и чудных детишек и были, естественно, предметом гордости матери. Она говорила, что между ними установились очень близкие, дружеские отношения и теперь они видятся даже чаще, чем в те времена, когда сыновья жили с ней. В жизни самой Камиллы за эти пять лет тоже произошли существенные и к тому же весьма благоприятные изменения.
Мне, конечно, следовало бы теперь подробно расспросить ее обо всем и выйти таким образом из игры. Но вместо этого я, словно онемев, безучастно ждала вопросов Камиллы. Ведь о своей дочери она, должно быть, остережется упоминать. Автобус, как всегда в это время, запаздывал. Но даже если бы он пришел вовремя, это не спасло бы меня. Я чувствовала, что Камилла твердо решила ехать со мной и ей было все равно куда. Она холодно и без всякого стеснения всматривалась в мое отчужденное лицо, сказала, что я почти не изменилась, и ждала от меня благодарности за эту ложь. Я молчала. Мне очень хотелось ответить, что ты-то, дорогая Камилла, действительно изменилась и, кажется, вряд ли что в тебе осталось от той прежней Камиллы, которой я так восхищалась. К сожалению, мне нечего было бы добавить к этому: я боялась ее. Я боялась ее всегда, а в этот момент больше, чем когда-либо. Поэтому я промолчала. Она подошла ко мне почти вплотную, я почти чувствовала своей рукой прикосновение ее мокрого от дождя пальто. Я сделала три крошечных шага назад.
— Не прячься, в этом нет необходимости, — сказала Камилла.
Ее высокомерная, покровительственная улыбка, казалось, проникает даже сквозь мой платок. Я всегда ношу его в дождливую погоду, потому что часто простужаюсь. Чтобы хоть как-то защититься, я спросила первое, что мне пришло в голову: живет ли она в той же квартире, где я несколько раз бывала. Она сделала многозначительный жест и ответила тихо, но очень гордо, что у нее теперь собственный просторный дом с большим садом.
Так, значит, у Камиллы есть дом. У той самой Камиллы, которую я знала с детства. Это был удар. Я чувствовала, как вздрагивают мускулы на моем лице, и не могла скрыть этого. Ведь у меня уже не было дома. Не было даже собственной квартиры. Но об этом, решила я, Камилла ни за что не узнает. Может быть, пыталась я себя успокоить, ее слова о доме — ложь? Мне казалось, что и ее рассказ о счастливой семейной жизни сильно преувеличен. Она ни слова не сказала о своем муже. Конечно, чтобы смутить, задеть ее, я должна прямо сейчас, сию секунду, спросить ее о муже. Франц Эрб всегда был сомнительной величиной в жизни своей жены.
— Ты ничего не сказала о своем муже, — произнесла я и безобидно взглянула на нее в ожидании ответа.
— Мой муж умер.
Она сказала это все с той же любезной улыбкой, так, как будто мы говорили о погоде. К сожалению, я легко теряю самообладание, и как ни стараюсь скрыть свой душевный порыв, свое удивление, знаю, что мне это никогда не удается.
— Как, когда? — спросила я с чувством неловкости.
Она охотно рассказала.
Год назад. Несчастный случай. Я бубнила что-то о трагичности происшедшего, о своем сочувствии, но она не дала мне договорить, спокойно сказав, что так лучше. Ее муж вел беспорядочный образ жизни и был по-своему счастлив. Нет ничего несправедливого в том, что все это прекратилось в одночасье, неожиданно и быстро.
— Ты не против, если я немного проеду с тобой? — спросила она, когда наконец-то показался автобус.
Я кивнула и пропустила ее вперед, потом медленно взобралась за ней на ступеньку автобуса. За мной никого не было. В руке я держала талон, чтобы сразу же пробить его. Автобус тронулся. Камилла собиралась пройти в глубь салона и обернулась ко мне. В это мгновение я выпрыгнула из уже движущегося автобуса, не обращая внимания на транспорт. Мне повезло. При падении я лишь на секунду почувствовала боль в бедре. Рукав пальто под левым локтем был распорот чем-то острым, кожа в том месте горела. Я поднялась пошатываясь. Правой рукой я судорожно сжимала сумку, платок спустился с головы на воротник пальто. Я смотрела, как Камилла, жестикулируя, устремилась через салон к водителю, видимо желая остановить автобус. Я подумала, что ей, слава Богу, ничего другого не остается, как уехать, и, спотыкаясь, поднялась на тротуар. Там собралось несколько человек. Они подошли ко мне, спросили, не ушиблась ли я. Я сказала, что все в порядке, и поспешила уйти. Добравшись до ближайшего переулка, я нажала ручку какой-то двери. В подъезде было холодно. Я прислонилась к стене и некоторое время стояла так. Мое дыхание постепенно успокоилось, и я начала разбираться в своих мыслях.
События последней четверти часа вывели меня из себя, нарушили мое и без того шаткое внутреннее равновесие. Только ли нарушили? А может быть, разрушили? Сейчас я не могла дать себе в этом отчет. Я была рада, что, выпрыгнув из автобуса, ничего серьезно не повредила. Конечно, мне было неприятно, что я порвала пальто и блузку. Наверное, я не сразу найду им замену, но все это ничто в сравнении с тем, что я избежала вопросов Камиллы, ее подстерегающего ожидания. Я вытерла носовым платком грязь с лица и рук и попыталась, насколько могла, устранить следы падения. Кто-то спустился с лестницы, прошел мимо меня. Я чувствовала, с каким недоверием снова и снова задерживался на мне взгляд прохожего.
Я вышла на улицу. Дождь еще шел. «Никаких автобусов, — подумала я, — пойду домой пешком. К тому же окольными путями». Эта мысль была, конечно, смешной, ведь Камилла не знает, где я живу, а потому не сможет меня найти. Несмотря на это, я выбирала тихие переулочки с незнакомыми названиями, чтобы попасть домой незамеченной. Меня все еще знобило от нестихающего возбуждения, я шла очень быстро. Потом я заблудилась, пришлось вернуться назад, на это ушло много времени. Утром по телефону я сказала, что буду дома около восьми. Теперь мне уже не успеть. Мои часы показывали десять минут девятого, когда я нашла нужную улицу. Ничего страшного, успокаивала я себя, у Грегора, если он придет, есть ключ. У меня, как всегда, не было предчувствия, что он придет. Эта постыдная уловка помогала мне преодолеть разочарование, если он не приходил, и оправдать радость, когда он все же появлялся.
Да, у меня не было дома, как у Камиллы Эрб, а квартира, в которой я жила, принадлежала не мне. Я даже не была в числе тех, кто мог снять квартиру на несколько лет без права расторжения договора. Я сняла эту квартиру у основного съемщика, причем на очень непродолжительное время и с условием, что в этот срок он может выселить меня при необходимости. За последние пять лет я сменила много квартир. За ними последуют и другие. В свои сорок восемь лет я смирилась с этим. Теперь я люблю только те, в которых живу в данный момент. Каждый раз, когда я достаю из своей сумочки прохладные ключи, у меня возникает ощущение родного дома, и я радуюсь, открывая дверь.
Грегор делал в кухне бутерброды. Это был признак хорошего настроения. У меня появилась надежда, что вечер пройдет без ссор.
— Ты сегодня поздно, — сказал он. — Я в общем-то уже хотел уходить, но потом подумал, что у тебя не было никаких планов на этот вечер. Значит, ты только задерживаешься.
