Камилла не поняла.
— Ах да, — спохватилась Тереза Ротенвальд. — Тебя просто не заметили. Это удивительно.
Она показала рукой в сад. Между деревьями слонялся мужчина в сером. Он ходил туда-сюда без видимой цели и лишь иногда без всякого выражения на лице смотрел на дом.
— Он всегда здесь, — сказала баронесса. — Возьми в следующий раз какой-нибудь документ.
В гостиной Камилле стало ясно, почему она показалась ей пустой, — на стене не было картины кисти Лампи.
Перед воротами ее догнал мужчина. От быстрого бега он закашлялся. В ответ на его бесцеремонные слова она лишь непонимающе взглянула на него. Он проводил ее до дома и тщательно изучил ее школьный пропуск.
— Ты больше не пойдешь туда, — сказала Мария Лангталер, дрожа от страха.
За жарким летом наступила теплая осень. Хороший урожай зерновых дал возможность довести порцию хлеба на четырехнедельный период до четырехсот граммов на человека. Было много фруктов и много вина, но виноделам запретили торговать в розлив, а весь урожай яблок, включая и частные сады, подлежал сдаче.
Рената была очень занята. Уроки в средней школе, с ее новыми требованиями и новыми порядками, отнимали все ее время до позднего вечера. Все возбуждало ее любопытство, все было интересным, и не важно, что тетради, как и книги, были из серой бумаги. Еще можно было найти кусочек красочной оберточной бумаги, еще существовали цветные карандаши, которыми можно было все рисовать. Шкала оценок из шести баллов придавала совсем другое качество всем занятиям, девочка чувствовала себя взрослой. Учителя и соученики были поделены на любимых и нелюбимых, новые знакомства завязывались, распадались или, наоборот, крепли. По утрам Рената ездила в школу с Камиллой, и потом они не виделись уже до вечера. У Камиллы тоже было много дел.
Вегерер собрал в саду яблоки, и Рената пошла с ним на пункт сдачи. Она ела уже третье яблоко, и мысль, что они отдадут на несколько яблок меньше, радовала ее. На обратном пути они проходили мимо почты. Оттуда вышла Камилла и быстро спрятала что-то в карман своей юбки. Вегерер, который в последнее время стал гораздо меньше шутить, спросил у девочек, как живет баронесса. С тех пор как ее дом охраняется, он боится туда заходить.
— Я часто хожу туда, — сказала Камилла. — Без всяких трудностей. Баронесса одна. Ее дети уже вернулись в Вену, но живут у родственников. В доме сейчас совсем тихо.
— Скоро там будет и пусто, — сказал Вегерер удрученно.
— Но там и так пусто, — сказала Камилла, — куда же больше.
— Говорят, — сказал Вегерер, — что все движимое имущество барона описано.
— Не понимаю, что это значит? — взволнованно спросила Камилла.
— Я тоже ничего не понимаю, — сказала девочка и выбросила косточки от яблок, зажатые в руке.
— Я думаю, это значит, что если барона осудят, то все его имущество перейдет в собственность государства. А чтобы баронесса не смогла продать что-нибудь из вещей, имущество описали. Правда, точно я и сам не знаю.
— Разве так можно делать? — возмутилась Рената. — Ведь барон когда-нибудь вернется, и дети тоже вернутся. Что они будут делать, если у них не будет столов и кроватей?
Камилла остановилась и заставила остановиться Вегерера. Ее глаза сузились и горели злым огнем, когда она тихо произнесла:
— Я не верю вам, господин Вегерер, я не верю.
— Камилла, что с тобой? Я тоже не хочу этому верить. Лучше бы ничего не случилось. Но ты увидишь, так будет. Баронесса останется в старом пустом доме среди пустых стен с оборванными обоями. Ей не оставят ничего, кроме самого необходимого. Ее мужа надолго, очень надолго посадят в тюрьму. Может случиться, что и дом…
— Нет! — крикнула Камилла так громко, что Рената испуганно посмотрела на нее. — Нет, это неправда, этого не может быть. Вы лжете, вы говорите так, потому что хотите этого. Вы говорите так, потому что барон не пустил вас в свой погреб. Вы думаете, я не знаю, что вам был нужен его погреб? Моя мать тоже это знает. А теперь вы рады, что у барона отнимут все, и погреб тоже.
Девочка в ужасе смотрела на Камиллу. Камилла не плакала, но по ее щекам текли слезы. Рената не понимала, что говорит Камилла. Не понимал этого и Вегерер, который стоял как вкопанный с пустыми корзинками и не мешал Камилле говорить.
— Ты не права, Камилла, — сказал наконец он, — я не хотел этого и сделал бы все, чтобы этого не случилось.
Они опять пошли. Камилла немного впереди. Рената шла, делая один большой, а затем один маленький шаг, снова большой и снова маленький. Путь до дома казался всем бесконечным. Рената раздумывала, что нужно сказать, чтобы Камилла и господин Вегерер опять помирились.
— Мебели совсем не жалко, — убежденно произнесла она, — потому что она действительно очень старая. Жалко рояля. Без рояля госпожа баронесса не сможет учить меня музыке.
Ей не следовало этого говорить. Камилла вдруг быстро побежала от них в противоположную от дома сторону. Люди останавливались, смотрели ей вслед. Ее красную юбку высоко поднимал ветер, так что были видны ее голые ноги.
— Что с ней? — растерянно спросила девочка.
Вегерер не знал, что ответить. Он сунул в руку Ренаты справку из пункта приема яблок.
— Должно быть, у барона в саду яблоки тоже поспели, — сказал он.
Убежав от всех, Камилла попала на незастроенный участок луга. Она тяжело дышала, ее сотрясали рыдания. Здесь она попыталась успокоиться. Она вспомнила о листках бумаги, которые часто видела у баронессы. Почти всегда, когда она приходила, баронесса сидела над этими бумагами. Около красных крестов теперь стояло множество мелких пометок, сделанных карандашом. Камилла наконец поняла, что таким образом Тереза Ротенвальд прощалась с вещами, которые она любила и которые были нужны ей. Вегерер был прав.
Потом она вынула из кармана письмо Винцента, которое получила на почте. Винцент до сих пор был очень расстроен тем, что не встретился с Камиллой в тот вечер в Бойгене, и, как она и ожидала, не верил ее сообщениям о своих родителях. Он писал, что еще одну неделю пробудет в госпитале, а потом уедет неизвестно куда. Ему трудно представить себе, как он расстанется с родиной, не повидав родителей. «Пожалуйста, Камилла, — просил он, — напиши мне правду. Какой смысл обманывать меня, ведь скоро я опять буду на фронте. Я имею право знать правду».
Камилла перечитывала письмо снова и снова, потом легла на сырую, рыхлую землю и закрыла глаза. Она не знала, что делать дальше. Она мечтала о других письмах. О письмах, в которых будет идти речь только о ней и Винценте. А теперь это ужасное происшествие с бароном и с описью имущества. Но самыми страшными были слова Вегерера о доме. Как теперь ей мечтать поселиться в этом доме с Винцентом и его семьей, которая примет ее как дочь? Как они будут жить в комнатах, где нет мебели, читать книги, которых нет, как она будет играть на рояле Винценту и баронессе, если рояль скоро вынесут и не вернут обратно? Где она будет жить с Винцентом, если у барона отнимут дом, с чердака которого Камилла могла смотреть на домик привратника, где живет ее мать, и совсем не смотреть на дом инженера? Как тогда узнают все остальные, что Камилла расстанется со своей прежней жизнью и войдет в новый, более высокий мир, вход в который этим остальным закрыт? Все ее мысли должны принадлежать Винценту, а его — Камилле. А теперь им приходится думать о вещах, которые разрушают их счастье, ставят его под вопрос. Отчего все так происходит, кто в этом виноват?
Несмотря на раннюю осень, дни стали заметно короче. Камилла пошла домой. Она попыталась намазать на хлеб плавленый сырок, но он был словно резиновый и не намазывался. Она вышла из дома и отдала хлеб Пако, который жадно схватил его. Она слышала, как наверху в доме Рената учится произносить английские слова, как мать поправляет ее. Потом все стихло. Только сейчас Камилла подумала о том, что инженер все еще не приехал.
