Ему посчастливилось познакомиться с майором Вилеттом, швейцарцем, получившим образование в Англии. Эдуард счел возможным доверить ему свои проблемы. Несмотря на большую разницу в возрасте, они крепко сдружились. Майор охотно ссужал его деньгами и познакомил с другим богатым швейцарцем — Огюстом Вассеро бароном де Вэнси, находившим для себя величайшее удовольствие вращаться в космополитических кругах.
В гостиной этого человека Эдуард познакомился с юношей по имени Одо, примерно своим ровесником. Тот, похоже, был несказанно потрясен тем, что находится в обществе настоящего принца, и всячески пытался хоть как-то выказать собственную значимость.
— Вы когда-нибудь бывали в театре, сэр? — любопытствовал Одо.
— Да, в Лондоне. По случаю…
— А с актрисами встречались? Я имею в виду… интимно.
— Нет. Я был тогда очень молод, и меня сопровождали наставники.
— Жаль, сэр. Но это можно поправить. Я близко знаком с несколькими дамами из Театра комедии. Если хотите, я мог бы устроить вам встречу…
Предложение пришлось Эдуарду как нельзя кстати. У его брата Георга была своя миссис Робинсон, у Уильяма — Полли Финч, и вот теперь настал его черед.
Во время представления он мало интересовался зрелищем, мучительно гадая, что за девушка скрывается за гримом, за убогим бумажным костюмом, за эротическими вращениями тела. Но вот, наконец, грянули аплодисменты. Взяв за руку, Одо повел его в зеленую комнату.
Эдуард впервые оказался за кулисами, и то, что он там увидел, повергло юношу в шок. Среди нагромождения театральной утвари и декораций мужчины и женщины, многие из них полуодетые, совершенно открыто занимались любовью. Некоторые из женщин, кокетливо строя глазки, призывно манили к себе юношей, но Одо, остановившись перед одной из дверей, постучал и громко окликнул:
— Ла Дюлек, можно войти? Я привел тебе гостя, графа де Гойя.
За дверью раздалось хихиканье:
— Если это принц Эдуард, то да, но, чур, никого другого!
Одо распахнул дверь. Удушливый запах духов и пропитанного потом платья резко ударил в ноздри. Девушка сидела к нему спиной, снимая грим, но в зеркале Эдуард сумел разглядеть округлое пухлое лицо, шаловливый распутный взгляд. Она с притворной торжественностью объявила:
— Принц для Ла Дюлек! Parbleu! [1] — и, крутанувшись на табуретке, встала и пошла к нему навстречу. Из распахнувшейся накидки открылась пышная грудь, когда, обняв принца, девушка звучно поцеловала его в обе щеки. — Добро пожаловать, топ cheri, добро пожаловать!
Смущенный столь непривычными для него приветствиями, Эдуард готов был тотчас покинуть комнату, но Одо уже вытащил откуда-то еще две табуретки, а барышня, открыв дверь, громко позвала:
— Моник! Одо здесь, он пришел пригласить тебя на ужин!
Что последовало за этим, Эдуард не мог припомнить, ощущения окончательно перепутались, и юношеская неловкость вперемешку с сильным смущением несли его, словно в тумане, в неизвестность. Он помнил, как покинул театр вместе с Ла Дюлек, как взбирался по крутым ступенькам в ее комнату. Помнил липкие объятия и страстные поцелуи и то, как сам неуклюже, неловко отвечал на эти ласки. Помнил дразнящий смех женщины и то, как, наконец, оказался за пределами душной, вонючей комнаты и с жадной благодарностью хватал ртом холодный воздух, принесенный ветром с гор.
Он тогда готов был хохотать в голос. Значит, вот она какая, эта великая вещь, называемая любовью… Великая вещь, доводящая людей до безумия… Он поклялся себе, что никогда больше не увидится с Ла Дюлек. Но на следующий день снова взбирался по этим же ступенькам… а потом еще, еще…
В то утро барон был нездоров. По крайней мере, так объяснил его отсутствие за завтраком слуга. Эдуард криво усмехнулся. Скорее всего, старый скупердяй просто дрыхнет, так как до утра караулил, когда принц вернется домой.
Всякое благоразумие юноша решительно отбросил. Ему было безразлично, что именно известно Вангенхайму о его связи с Ла Дюлек. И сегодня Эдуард намеревался позволить себе роскошь позавтракать в одиночестве. Когда утренняя трапеза подходила к концу, ему доложили о прибытии курьера из Англии, и Эдуард распорядился тотчас пригласить того в комнату для завтрака. Сегодня он впервые почувствовал себя хозяином дома и твердо решил наилучшим образом воспользоваться таковым положением.
После полагающихся приветствий кожаная папка была распечатана, и, словно это было ежедневным делом, Эдуард принялся перебирать письма. Силы небесные!.. В это трудно было поверить, но среди них действительно оказалось письмо лично для него… Он увидел небрежный почерк отца!
Торопливо вскрыв конверт, юноша принялся читать послание. На нескольких страницах почти не поддающихся расшифровке каракулей тем не менее встречались вполне отчетливые фразы, словно отпечатанные типографским шрифтом, — «негодный мальчишка», «плотские грехи», «развратные девки», «беспутный образ жизни». Но более всего Эдуарда поразили строки: «…низость по отношению к любящим родителям. За все эти годы, пока ты живешь вдали от дома, мы не получили от тебя ни одного письма».
У Эдуарда потемнело в глазах. Что это могло означать? Он вдруг все понял. Почему только не догадался раньше? Барон перехватывал его письма — ни одно из них не дошло до отца.
Яростно оттолкнув стул, юноша вскочил и бросился наверх, в спальню барона. На мгновение он застыл на пороге, разглядывая своего наставника. Тот сидел в постели, ночной колпак на лысой голове съехал набекрень, на подносе перед ним стоял завтрак. Кусок бифштекса, залитого взбитыми яйцами, словно повис в воздухе у него передо ртом, когда барон сердито уставился на внезапно вторгнувшегося в его покои юношу.
— Позвольте, сэр, что это значит?! — грозно взревел наставник-скупердяй.
— Нет, это вы позвольте, сэр, и скажите мне, что значит это?! — закричал Эдуард, потрясая письмом. — Мой отец пишет, что не получил от меня ни единого письма. Извольте объясниться, сэр!
Сохраняя невозмутимость, барон продолжил утреннюю трапезу и, не переставая жевать, произнес:
— Его величество распорядился ни при каких обстоятельствах не беспокоить его по пустякам. Он приставил меня к вам in loco parentis [2]. Я не пересылал ему ваших писем, поскольку в них не было ничего, кроме пустяковых жалоб.
— Пустяковых жалоб?! Жалоб на то, что вы лишали меня, наследного принца, элементарных удовольствий, которые обязан получать любой молодой человек? Вы выделяли мне жалкие полторы гинеи в неделю… и все это время позволяли моему отцу думать, что я ни разу не написал ему! Клянусь небом, сэр, вам придется за это ответить!
— Вам тоже, мой молодой резвый петушок, придется держать ответ перед его величеством, потому что, смею поставить вас в известность, я уже сообщил ему о вашем постыдном поведении…
— Это я понял из письма…
Не зная, что еще сказать, Эдуард сокрушенно покачал головой и вышел из комнаты.
Что стало с Ла Дюлек, ему было безразлично. Он узнал, что девица обманывала его, как и Одо, настраивая их друг против друга, и теперь вся эта история была ему просто противна.
Конец ее приблизило решительное вмешательство барона. Совместными усилиями его и родителей Одо они разыскали барышню и предложили ей убраться восвояси из Женевы. Поначалу Ла Дюлек упорствовала. Ее возмущало, почему это она должна покидать Женеву, где так популярна. Но в конечном счете, получив двадцать луидоров, актриса капитулировала. Нисколько не сожалея о ее отъезде, Эдуард тем не менее был взбешен. Его возмущало, что о любом его шаге, о любых действиях докладывается отцу. И теперь более, чем когда-либо, он осознал всю тщетность и бесполезность попыток жаловаться родителю.
Ла Дюлек исчезла из его жизни, но Эдуард не чувствовал себя одиноким. Выбирать он мог где угодно: и в аристократических салонах, и в многочисленных публичных домах, чьи интерьеры и богатое убранство порой не уступали лучшим гостиным города. Однако сцена по-прежнему странным образом манила его, и,
