какой-то охранник увидел, что цветочный горшок стоит на новом месте — возможно, его переставила уборщица, — из мухи сделали слона, и в результате все поверили, что в зале завелся полтергейст. С другой стороны, хотя у меня нет доказательств, вполне вероятно, что под нами расположено старое кладбище. Мадрид имеет очень древнюю историю. Сейчас в городе более двадцати кладбищ, хотя в новостях фигурирует только Альмуденское.
— Для экстрасенса вы слишком скептичны, вам не кажется? По-моему, это несправедливо: вы сами утверждаете, что наделены экстрасенсорными способностями, и в то же время сомневаетесь, что нечто подобное может происходить с другими людьми.
Ордоньес поняла, что чем-то разозлила Пердомо, и, успокаивающе погладив его ладонью по плечу, пояснила:
— Если сегодня я почувствую что-то, касающееся убийства Ане Ларрасабаль, вы поймете, что экстрасенсы работают совсем не так, как вы думаете, и что ваши представления сформировались под влиянием кинематографа.
Наконец инспектор и ясновидящая вошли в Хоровой зал, и Милагрос попросила закрыть дверь.
— На случай, если вернется охранник. У него-о лицо-о пройдо-о-хи, — сказала она, передразнивая его манеру говорить.
Следующие несколько минут Милагрос Ордоньес бродила по залу довольно внушительных размеров, где проводились не только репетиции, но и небольшие концерты, на которых могли присутствовать около двухсот зрителей. Зал никогда не использовался в торжественных случаях, но был прекрасно приспособлен для выступлений камерных коллективов, сольных концертов, репетиций, конференций и показов фильмов. Места для зрителей довольно круто поднимались вверх, и Пердомо, решивший поначалу расположиться в одном из кресел в центре зала, чтобы оттуда молча наблюдать за действиями Милагрос, почувствовал желание спуститься вниз по лестнице и сесть на одну из ступенек.
Он обратил внимание на то, что Ордоньес бродила по залу безо всякой системы, не обследовала участки зала один за другим, как делал бы любой, кто ищет нечто конкретное, а прогуливалась из стороны в сторону, казалось, без определенной цели, время от времени задерживаясь там, где уже раньше побывала. Иногда она закрывала глаза и стояла так около минуты, но ни разу, например, не наклонилась к роялю, чтобы его осмотреть, хотя инспектор сказал ей, что тело жертвы было распростерто на крышке инструмента.
Пердомо начал нервничать. С одной стороны, он боялся, что сверхчувственное восприятие Милагрос Ордоньес на этот раз не сработает, хотя она его предупреждала о такой возможности. У него в ушах звучали слова, произнесенные ею при знакомстве: «В первом случае, когда я попыталась сотрудничать с полицией, провал был полным». С другой стороны, инспектора беспокоило, что паранормальные ощущения, которые, возможно, вскоре испытает Милагрос, окажутся травмирующими. А вдруг она впадет в панику? Или потеряет сознание во время сеанса? Или из-за стресса у нее случится инфаркт? Он пожалел о том, что не спросил Милагрос, как проявляются ее необычные способности, но теперь было уже поздно. По выражению глубокой сосредоточенности на ее лице он понял, что отвлекать ее вопросами равносильно саботажу. Погрузившись в свои размышления, инспектор не заметил, что Милагрос уже не бродит по залу и смотрит на него с выражением бессилия на лице, свидетельствовавшим о том, что его страхи оправдались. И без слов было ясно, что Ордоньес признала свое поражение.
— А может, мы немного отдохнем и вы попробуете еще раз? — спросил Пердомо, выглядевший таким же расстроенным, как она.
— Бесполезно. Если я сразу ничего не почувствовала, то уже не почувствую.
— Вы даже не хотите осмотреть рояль?
Ордоньес, пожав плечами, подчинилась, а Пердомо спустился на сцену, где стоял большой рояль «Ямаха», чтобы ей помочь. Подняв тяжелую крышку, он закрепил ее на деревянной подпорной палке. Надеясь, что решение, возможно, обнаружится внутри инструмента, он сделал знак рукой и предложил Ордоньес сконцентрировать свои усилия на этом месте. Ордоньес подошла и даже, засунув руку внутрь, легонько провела по струнам, но инспектор, не спускавший с нее глаз, понял, что женщина по-прежнему ничего не чувствует.
— Ее убили на рояле? — вдруг спросила она.
— Нет, так ее трудно было бы задушить. Ее убили, когда она стояла, а затем положили на инструмент, чтобы написать на груди слово Иблис.
Милагрос обвела взглядом четыре входные двери. Две располагались в верхней части зала, где кончались боковые лестницы, а две в нижней, по обе стороны от ряда стульев, предназначавшихся для певцов.
— Вы знаете, через какую дверь они вошли?
— Жертва — через нижнюю левую дверь, которая ближе к артистической. А через какую дверь вошел убийца, сказать невозможно.
Милагрос подошла к одной из нижних дверей и убедилась, что та открывается внутрь. Затем ее, по- видимому, заинтересовали верхние двери, и она начала медленно подниматься к ним по лестнице. На третьей ступеньке она споткнулась, упала на пол и осталась лежать между третьим и четвертым рядом кресел, вероятно потеряв сознание.
Когда Пердомо подбежал, чтобы помочь ей подняться, он увидел, что у нее идет носом кровь.
Кровотечение не было обильным, тонкая струйка темной, густой, почти черной крови, словно в замедленной съемке, стекала к губам.
Но это было лишь начало.
За несколько секунд лицо ясновидящей стало мертвенно-бледным. Глаза закрылись, и глазные яблоки затрепетали под веками, как это бывает в фазе быстрого сна. Конечности женщины судорожно вытянулись, спина выгнулась дугой. Когда инспектор прижал ее к полу, чтобы она не поранила себя, ее глаза широко открылись, показав абсолютно неподвижные зрачки, расширенные и ничего не выражающие, как у куклы, а изо рта вырвался ужасный крик, поначалу неслышный, потому что звучал на инфразвуковых частотах, но постепенно становившийся все пронзительнее, пока наконец он не достиг частоты, за которой человеческое ухо перестает что-либо различать, то есть около двадцати тысяч колебаний в секунду.
Вслед за этим жутким воем, в котором не было ничего человеческого, последовали жестокие судороги, во время которых Пердомо старался удержать на месте свою помощницу, хотя сила конвульсий была такова, что он с трудом справлялся со своей задачей. Мало-помалу интенсивность и частота судорог уменьшились, и полминуты спустя женщина абсолютно успокоилась и, похоже, потеряла сознание.
Пердомо был в ужасе. Мысль о том, что по его вине Милагрос Ордоньес может умереть или стать инвалидом, была невыносима. Он проверил ей пульс на сонной артерии и убедился, что сердце продолжает биться. «Интересно, слышали ли охранники крик Милагрос?» — подумал он. Он мог бы пойти за ними, но боялся оставить ее одну хоть на секунду. Когда он уже достал свой мобильный, чтобы набрать 112, кровотечение из носа прекратилось, Милагрос пришла в себя и слабо улыбнулась, словно находилась в операционной и очнулась после наркоза.
— Ну и номер я отколола, — смущенно произнесла она.
— Как вы себя чувствуете? — Пердомо протянул ей платок, чтобы вытереть остатки крови около носа.
— Хорошо, — успокоила его Милагрос. — Я чувствую себя разбитой, и мне неловко, но со мной все в порядке. Ну и ночка! Сначала вас едва не растерзала собака, теперь у меня случился этот приступ. Ох! — вздохнула она, ощупывая руки и ноги. — У меня все тело болит. Что со мной произошло?
Инспектор, как мог, описал ей нервный припадок, а затем озабоченно спросил:
— Вы страдаете эпилепсией?
— Насколько мне известно, нет. Я уверена, что это не эпилепсия, инспектор.
— Не эпилепсия? — недоверчиво переспросил он. — Тогда что это было?
Милагрос попробовала встать, но, почувствовав, что у нее еще кружится голова, предпочла остаться на полу.
— Я вам говорила, что в реальной жизни сверхчувственное восприятие отличается от голливудской версии. Вам понятно, о чем я говорю? «Дух, явись! Заклинаю тебя!»
