доктора Тетли отпустить его с работы до конца рабочего дня. Теперь у Алана была своя машина. Поэтому вскоре он подъехал к дому доктора Томпсона и припарковал машину на дорожке, которая вела к его воротам.
— Алан, — сказал доктор Томпсон, — я старею, и жить мне осталось не так уж долго. Ты мог бы осмотреть меня?
Алан замер в оцепенении. И тогда доктор Томпсон обратился к нему снова:
— Что с тобой, мой мальчик? Ты разве забыл, что ты врач? Ну, давай — приступай же.
И он стал снимать с себя одежду. Алан подготовил инструменты, которые были у доктора Томпсона: офтальмоскоп, аппарат для измерения давления и прочие. А его собственный стетоскоп, конечно же, был всегда при нем. При осмотре у доктора Томпсона были выявлены гипертония и острый стеноз митрального клапана.
— Вам следует лучше следить за своим здоровьем, — сказал Алан. — Вы не в столь хорошей форме, как мне казалось. Почему бы вам не лечь в Сент-Мэгготс, где бы мы могли решить, что нам следует предпринять?
— Не лягу я в эту задрипанную богадельню, — ответил ему доктор Реджинальд Томпсон. — Послушай, чего я действительно хочу… У меня здесь прекрасная практика, она приносит мне много денег, а Тетли говорил мне, что за те пять лет, что ты у него работаешь, ты хорошо себя зарекомендовал. И теперь я говорю тебе: пришла тебе пора принять мою практику, пока я еще в состоянии помочь тебе и передать все свои связи. Ты слишком надолго застрял в Сент-Мэгготсе — так надолго, что уже успел ссутулиться и сделаться близоруким. Бросай все это и переходи жить ко мне.
Затем он добавил:
— Разумеется, я передам тебе свою практику, и, покуда я не протяну ноги, мы с тобой будем работать как партнеры. Добро? Так и порешим.
Алан был очень удручен. Какое-то время он определенно чувствовал, что движется в правильном направлении. Он был одержим… Одержим стремлением спасать жизнь. Спасать жизнь пациента любой ценой, независимо от того, сколь тяжкой и неизлечимой была бы его болезнь. Алан не был силен в хирургии — он не питал к ней никакого интереса, а вот ординарная терапия была его коньком, и как раз на этом поприще он сделал себе имя. А теперь его друг и благодетель, Доктор Реджинальд Томпсон хочет, чтобы он занялся частной практикой. Голос доктора Томпсона вдруг прервал ход его мыслей:
— Возвращайся в Сент-Мэгготс и переговори об этом с Эриком Тетли. А также посоветуйся со своим другом, доктором Уордли, — расспроси, что он об этом думает. Будь спокоен и не сомневайся — эти двое дадут тебе верный совет. А сейчас ступай с глаз моих и не появляйся, пока не примешь решения, — а не то, боюсь, тебя сейчас укачает от моих разговоров.
И тут в комнату вошла с чайным сервизом на деревянной тележке сильно постаревшая миссис Симмондс:
— Ах, доктор Томпсон, я увидела, что пришел доктор Бонд, — вот я и решила приготовить вам чаю прежде, чем вы меня позовете. Вот, угощайтесь, — и она широко улыбнулась Алану, которого теперь почитала своим фаворитом, поскольку он так хорошо распорядился своей жизнью.
Вернувшись в Сент-Мэгготс, Алан сумел встретиться и переговорить с докторами Тетли и Уордли. При этом доктор Уордли сказал:
— Знаете, возможно, я не должен был вам это говорить, Алан, но доктор Реджинальд Томпсон является моим пациентом вот уже много лет. Он сделал множество кардиограмм, и скажу вам, он может внезапно угаснуть, как свеча. Вы многим ему обязаны, и я бы советовал вам крепко подумать, прежде чем отказаться от переезда к нему.
Доктор Тетли одобрительно кивнул и сказал:
— Да, Алан, вы хорошо поработали в Сент-Мэгготс, но здесь вам уже становится тесно, вы все больше превращаетесь в узника этой больницы. Надвигается война, и врачи понадобятся не только в больницах, но и на улицах. А в случае необходимости мы всегда сможем отозвать вас обратно. Поэтому я освобождаю вас от обязательств, которые вы имеете перед нашей больницей.
Вот так и случилось, что месяц спустя доктор Алан Бонд стал равноправным партнером доктора Реджинальда Томпсона, и они успешно работали вместе. Но все это время газеты и радио не переставали говорить о войне, о бомбежках и о том, как одна страна за другой покорялась ненавистным «Гансам», которые с обычной жестокостью бошей безжалостно подминали под себя Европу. Наконец Невилл Чемберлен вернулся из Германии с нелепыми, пустыми и глупыми заявлениями о «мире в наше время», а из Германии, естественно, приходили сообщения о том, как там громко хохочут над долговязым англичанином, который полагал, будто, приехав туда со своим свернутым зонтиком, он может установить мир во всем мире. Вслед за этой пустой болтовней в радиоприемниках зазвучал наглый и напыщенный голос Гитлера, а через день или два Англия объявила ему войну.
Месяцы проносились один за другим, а война так и не начиналась. Это был период «странной войны».[24] Как-то раз к Алану зашел полицейский. Он тщательно проверил, что перед ним действительно доктор Алан Бонд, а затем сказал, что его мать, Мэри Бонд, покончила жизнь самоубийством и ее тело сейчас находится в Паддингтонском морге.
Алан едва не сошел с ума. Он не догадывался почему, но это известие показалось самым ужасным из всех, какие ему довелось услышать. Самоубийство! В течение многих лет он выступал против этого, а теперь его родная мать решилась на столь безрассудный поступок.
А вскоре началась самая настоящая война, и Лондон стали бомбить. Все это время приходили известия о военных успехах Германии. Немцы побеждали повсюду. А на Дальнем Востоке японцы крушили все на своем пути. Они взяли Шанхай, они взяли Сингапур. Снова Алан просил, чтоб его зачислили в какое-нибудь войсковое подразделение, и снова его просьбу отклонили, ссылаясь на то, что он будет больше полезен там, где находится.
Бомбежки усилились. Каждую ночь немецкие бомбардировщики пересекали побережье Британии, беря курс на Лондон. Каждую ночь в районе доков и в лондонском Ист-Энде пылали пожары. Алан очень активно помогал службе ПВО — то есть службе противовоздушной обороны. В подвале своего дома он организовал пост ПВО. Воздушные налеты повторялись каждую ночь. На город обрушивался град зажигательных бомб. Термитные бомбы скакали по крышам, а иногда и пробивали их, поджигая дома.
Однажды ночью случился очень сильный налет. Казалось, весь район был в огне. Слышался нескончаемый вой бомб и завывание сирен. Шланги пожарных машин растянулись через все дороги, что не позволяло врачам использовать свои машины.
Та ночь была лунной, но свет луны не мог пробиться из-за красного дыма, клубившегося над пожарами. Искры вихрем носились вокруг, и постоянно слышался адский вой падающих бомб. Хвостовые стабилизаторы некоторых бомб были оснащены сиренами, чтобы усилить шум и панику. Алана можно было видеть повсюду: он помогал извлекать тела, которые находились под обломками зданий, и ходил по подвалам домов, где были бомбоубежища, неся успокоение измученным телам тех, кто находился внутри. В ту самую ночь Алан стоял переводя дух и попивая чай возле одной из полевых кухонь. И вдруг — фью-у!
Стоявший рядом с ним начальник местной службы ПВО сказал:
— Совсем рядом прошла.
Алан посмотрел назад и увидел, что весь горизонт был в огне. Повсюду бушевало море дыма. А над всем этим слышалось «Трам-трам-трам», — это неровно гудели моторы немецкого самолета.
Время от времени до ушей доносилось: «Тах-тах-тах», — это стреляли британские ночные истребители. Они вели огонь по самолетам захватчиков, которых с земли освещали лучи прожекторов.
И вдруг послышалось резкое «Бух!» — и показалось, будто весь мир содрогнулся. Целый дом вдруг подпрыгнул в воздух, распался и рассыпался на куски. Алан испытал чувство сильной агонии. Командир ПВО, который остался невредим, огляделся и прокричал:
— Боже мой, доктор ранен!
Бойцы ПВО и спасатели отчаянно пытались убрать куски каменной кладки, чтобы высвободить живот и ноги Алана. А самому Алану казалось, будто он попал в море огня. Все его существо было объято бушующим пламенем. Вдруг он открыл глаза и сказал:
— Не трудитесь, ребята. Со мной все кончено. Лучше оставьте меня и поищите тех раненых, которые
