Царь впервые слышал об этом. Но раз надо, значит, так и будет. Глянул на свою державу.
— Сей первый корабль, так пусть знак державный в своем имени несет. Быть ему по прозванию «Орел».
Затрапезно, по-обыденному, без колоколов, без пушечной пальбы отправился в первое и последнее плавание из Подмосковья в Астрахань, к далекому Хвалынскому морю, первенец «Орел». Вели его иноземцы, кроме одного астраханского кормщика Ивана Савельева. А один из зачинателей его строения не успел к проводам…
Ордин-Нащокин появился в царских палатах, когда «Орел» подходил к Астраханскому рейду. Приехал боярин из Варшавы, где в очередной раз совещался с польскими комиссарами.
— Государь, нам потребно ныне на Малороссию опираться, — как и раньше горячо доказывал он свое видение интересов Москвы, пытался склонить царя на свою сторону. — Ежели нам поступиться, в крепкий союз сомкнуться с Посполитами и выступить против шведов, тогда сядем на Варяжском море, в Европу ворота отворим.
— Тому не бывать, — хмурился Алексей Михайлович, — выкинь из ума сии помыслы. Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православного. Благо, што поляки владеют правым берегом Днепра.
Нелегко было с одного наскока сбить Афанасия с его устоев.
— Малороссия от нас не уйдет, государь. С Речью Посполитой возьмем мы под крыло все племена славянские в Европе. От берегов Адриатики до Немецкого моря соединимся, славою великой твое имя покроем.
С чем другим, быть может, согласился бы царь, но отдать хоть частицу Малороссии не мог. Знал Нащокин, кто давно поддерживает в царе эти идеи — московский стольник Артамон Матвеев. На этот раз проявился строптивый нрав начальника двух приказов: Посольского и Малороссийского.
— За службу твоему государеву делу никто так не возненавижен, как я. Видно, не надобен я, не надобны такие важные государственные дела. У великих дел пристойно быть лишь ближним боярам: и роды великие, и друзей много, и жить умеют…
Многое прощал своему своенравному и запальчивому собеседнику царь. И на этот раз отпустил без упреков.
— Иди с миром, не уклоняйся ни направо, ни налево, Господь с тобою.
Вскоре Малороссийский приказ перешел под начало Матвеева, а на следующий год Нащокину выпало испытание. Царь направил его с посольством в Польшу, а перед этим отстранил от управления Посольским приказом. И раньше Нащокин нередко решал посольские дела, не спрашивая царя, «не дожидался во всем государева указа». Выполнять и на этот раз чуждые ему идеи отказался.
— В такой посольской службе быть мне невозможно, — объявил он царю, сказался больным и тут же удалился в монастырь, постригся в монахи…
Артамон Матвеев с той поры пошел в гору. Стал окольничим. Не было бы счастья, да у царя случилась беда, скончалась супруга Мария Ильинична из рода Милославских. А у Матвеева жила воспитанница, дочь его друга Кирилла Нарышкина, Наталья. Увидев ее однажды, царь женился на ней в январе 1671 года.
Спустя год с небольшим на свет появился еще один царевич, Петр Алексеевич, а еще через год — царевна Наталья Алексеевна.
Артамон Матвеевич стал думным боярином, возвысился до первого министра при царе. Своего сына Андрея Матвеев с малых лет обучал арифметике, латинскому и греческому, знакомил с историей и географией. Царь назначил смышленого восьмилетнего Андрея комнатным стольником к малолетнему Петру.
В январе 1676 года Алексея Михайловича в одночасье не стало. Похоронили его поспешно, на другой день после кончины. За гробом «несли в креслах нового государя, болезненного четырнадцатилетнего Федора Алексеевича». Для младшего сына Алексея Михайловича, трехлетнего Петра, потянулись годы безотцовщины… Останься рядом с ним умудренный и образованный Артамон Матвеев, многое в жизни младшего царевича сложилось бы по-другому.
Но близость к трону всегда чревата и непредсказуема для человека в любом государстве, особенно во времена перемены владельцев его.
У Артамона Матвеева злокозненных недругов оказалось достаточно. Раньше они перешептывались в дворцовых переходах, в светелках царевны Софьи, но с оглядкой. Судили, рядили в усадьбах бояр Милославских, родственников первой жены Алексея, строили планы, замышляли козни.
— Перво-наперво, — шипели Милославские, — надобно Федора оградить от нарышкинского отродья, в палаты их не пускать, а придет срок, так отвадить и упечь куда подалее мудреца Артамона.
Пригожий лицом, совсем мальчик, болезненный ногами, Федор сердцем был добр. Начитан, хорошо знал латинский, свободно читал на польском, сочинял стихи. Свою мачеху, Наталью Кирилловну, он сразу успокоил:
— Живи, как и прежде при покойном батюшке, в тех же хоромах, всеми благами с детками пользуйся.
Одно дело — как сказал Федор Алексеевич, другое — как жизнь повела. Не ведает царь, что делает псарь. Царица-вдова с сыном и дочерью сразу отошли в тень дворцовой жизни. А в уши царя то и дело нашептывали Милославские:
— Не любил тебя никогда Матвеев, одну мачеху жалует. Ее сынка на престол вместо тебя метит посадить. Сам к власти порывается. Упеки ты его куда подалее от Москвы.
Капля камень точит. Через полгода Федор Алексеевич решился показать царскую волю, вызвал Матвеева.
— Ты, боярин, верно престолу служишь. В Сибири у нас нынче много своеволия, для казны убытки большие. Поезжай-ка воеводою в Верхотурье…
Боярин Матвеев виду не подал, знал, кто козни строит, но царскую волю потребно исполнять. С огорчением расставался четырехлетний царевич Петр с полюбившимся ему стольником Андреем Матвеевым.
Едва боярин с семьей выехал из столицы, Федору посыпались на него новые наветы.
Царский лекарь Берлов вдруг «вспомнил», что Матвеев «во время тяжкой болезни государя хотел отравить его», шушукался по-иноземному со своим дьяком Спафарием, призывал нечистых, заклинание посылал на Федора.
— Што с ним соделать-то? — спрашивал нехотя Федор.
— Заслать его подалее куда с глаз, хоть в Белозерск али в Пустозерск.
Не хотелось Федору ввязываться, но Милославские не отставали.
— Не мешало бы заодно и Ивана Нарышкина отвадить от Москвы.
— Чем он провинился?
— Поклеп на тебя возводит.
— Что для того надобно?
— Указ, государь, подпиши.
Матвеева с полпути завернули с семьей в ссылку в Пустозерск, Ивана Нарышкина отослали в дальнюю вотчину…
Для Натальи Кирилловны наступили грустные времена, а Милославские не унимались, заглядывали вперед:
