наоборот, она могла обмануть кого угодно вплоть до налоговой полиции.
Далее – Ольга Половинкина, единственный представитель слабого пола в рядах сотрудников охраны. Хотя принадлежность ее к таковому я бы считал условной. Слабость у нее была разве только к девушкам. При этом, как я подозреваю, и в интимных отношениях она скорее исполняла роль активного партнера. Что же касается всего остального, включая профессиональную подготовку, то здесь она свободно могла дать фору самым испытанным бойцам. Довелось мне как-то быть ее спарринг партнером в тренировочном зале, и, надо сознаться, бланш она мне поставила яркий. В октябре прошлого года Ольга пропала без вести. Просто не вышла на дежурство. Ни соседи, ни родственники объяснить причину ее исчезновения так и не смогли.
И наконец, Ашот Левонович Варданян, начальник отдела внешних сношений банка, уволился по собственному желанию за неделю до того, как пуля киллера просвистела над моим ухом во дворе собственного дома. Фамилию «Варданян» Александр Дмитриевич Курбатов где-то когда-то слышал.
Итак, что мы имели? Мы имели трех фигурантов по этому темному делу в зоне досягаемости: Матвееву, Лернера и Шавло. И кроме того, еще шесть фамилий неизвестного происхождения. Больше, чем ничего, спасибо Штейнбергу.
– И мой сырок со мною! – пропел Гудвин, извлекая из кармана рюкзака плавленый сырок «Дружба» в серебристой фольге. – Так ты, Угорь, хоронил кого или грехи старые замаливал?
Следом появились обещанная банка из-под майонеза и бутылка из тех, какие в народе до сих пор еще называют «Чебурашками». Я бы на месте автора-сказочника в суд подал на всех, кто подобными «Чебурашками» торгует, за оскорбление чести и достоинства этого безобидного зверька. Пойло в них случается самое что ни на есть омерзительное.
– Всего понемногу. – Морщась, я выпил теплую дрянь и закусил плавленым сырком. – А ты, стало быть, в христорадники подался?
Заканчивали мы в ржавом списанном вагоне «Москва – Симферополь» на запасных путях Курского направления.
– Вернулся я, дембель, из стройбата, – рассказывал Гудвин, сидя за столиком обшарпанного купе, – отгулял положенное, и братья мои старшие сказали: «Ша, Сере– га! Пора за ум браться! Чему тебя родина- мать в Красной армии научила?!» А что я могу? Могу – копать, могу – не копать! «Я б, – говорю, – в байданщики пошел! Душа моя к путешествиям расположена! Вы-то везде посидели, а я только в Сыктывкаре три четверти песка с одной цемента на стройках социализма размешивал!» – «В байданщики так в байданщики», – отвечают. И отдали меня на обучение к деловому человеку. Ну, теорию-то я быстро усвоил… Теорию-то…
В наше купе отчаянно забарабанили. Гудвин открыл замок и толкнул дверь. В проходе, переминаясь с ноги на ногу, болталась сутулая личность в мятом костюме и очках, перемотанных на дужке грязным лейкопластырем.
– По малой нужде хочу, сил нету! – забормотала личность, дергая подбородком. – А туалет закрыт! Что делать? Что делать?
– Совсем охренел, интеллигент?! – рявкнул Гудвин. – Дуй на улицу! Там кругом сортир! Москва- сортировочная!
– Понял! – Странный персонаж рванул по коридору и загремел в тамбуре по ступенькам.
– Учитель, – пояснил Гудвин, лениво наполняя опустевшие стаканы. – В шестом купе едет вместе со своей крышей в Ташкент. Раньше он там историю преподавал, а как зарплату перестали платить, так и подался в столицу на заработки. Тут-то у него и произошло в мозгах короткое замыкание. Какие-то сволочи его по башке железной трубой пристроили. Сам понимаешь, какие у него теперь заработки. Вот я его и подкармливаю… А историю он хорошо знает! Вчера про императора Веспасиана лекцию читал, так я прямо заслушался! Представляешь, этот бес в Мадриде, или где он там правил, оказывается, еще тысячу лет назад платные нужники завел в общественных местах! «А деньги,– сказал, – хоть подотрись ими, не пахнут»! Заграница, брат!
Мы выпили и закусили. По соседнему пути с грохотом и лязгом медленно двинулся товарный состав.
– В общем, теорию я усвоил, – подперев щеку ладонью, продолжил Гудвин свое жизнеописание, – А как стажировка пошла, так я и засыпался. Первый угол я двинул у мусора командировочного в поезде. Там и было-то всего: смена белья, мундир его паскудный с документами да бритва электрическая. Ну, сошел я в Туле, городе оружейников, переоделся в ментовской прикид и попер с ревизией в местное «сельпо». «Кто тут, – спрашиваю, – у вас директор?» – «А на что он вам?» – интересуется корова грудастая за прилавком. «А на то, – сурово я отвечаю, – что имеется сигнал о расхищении государственной собственности в виде обвесов и обмеров, гражданочка!» Пока базар-вокзал, директорша пилит: «У вас, товарищ капитан, плановая проверочка или как?!» – «Еще бы не плановая! Мы с товарищами два года это дело планировали! Компру на вас, блядей, собирали! Так что выкладывайте на лапу, сколько там причи– ыется, и разбежимся в разные стороны! А не то, – заявляю, – баланда ваша стынет в общей камере строгого изолятора!» Тут Она, конечно, побледнела и прямоходом в кабинет. Жду стою. Пять минут жду, десять… «Бабки, – думаю, – собирает, морда воровская!» А через пятнадцать минут подрулил местный наряд и закрыли меня, теплого, несмотря на все мое капитанство. В общем, сорвалось, блин. Оказывается, у директорши этой муж в тульских органах был начальник. Так что, пока я у прилавка топтался, она, гнида, своим телефонным правом воспользовалась, и «встать, суд идет»! Вон когда еще коррупция-то началась в эшелонах! А ты говоришь! Ну что?! Еще по одной?!
Пить я больше не хотел, да и Гудвина развезло так, что он пепел стал в беретку стряхивать.
За окном послышались шум, чья-то брань и глухие удары.
– Родиона метелят! – Гудвин, пошатываясь, встал и расчехлил свой протез. – Опять педагог замечание сделал кому-то! Вот неугомонный черт! «У нас, – говорит, – свободная страна! У нас каждый другому замечание сделать может!»
Он вывалился в коридор и, ударяясь о двери купе, побрел с протезом на плече к тамбуру. Я бросил в окно недокуренную сигарету и отправился следом.
Учителя били чуть в стороне от вагона. Цыгане обоего пола и разного возраста окружали его плотной толпой и, уже лежачего, пинали ногами.
– Замочу, жиды пархатые! – Вращая над головой полированный деревянный снаряд, Гудвин пошел в атаку. Но, споткнувшись о рельс, растянулся на щебенке.
Цыгане, отчаянно галдевшие, даже не заметили его появления. В два прыжка я достиг эпицентра событий и, раздавая щедрые оплеухи, выдернул педагога из толпы разгневанных кочевников.
– Скифы! – верещал Родион, брыкаясь в моих объятиях. – Язычники! Всех в костер!
Из разбитой губы у него сочилась кровь, но воинственный дух историка не покинул.
Крепко ухватив его за шкирку, я отступил к вагону.
Между тем разгневанные «конокрады» и «гадалки», перестроившись, начали контрнаступление. Они стремительно приближались полукольцом, и о стены вагона над нами уже загремели булыжники, когда подоспела неожиданная помощь в лице Гудвина. Очнувшись, он с тыла напал на цыганский табор. Глухие удары его тяжелого протеза мигом пробили брешь в рядах супостатов и обратили их в бегство. Гудвин, разгоряченный и растрепанный, кинулся было в погоню, да на пути его вырос все тот же рельс, одолеть который ему оказалось не под силу. Снова рухнув на железнодорожную насыпь, он глухо выругался.
– Родион Петрович! – представился учитель истории, встряхнув мою руку. – Спасибо, коллега! Вы были на высоте! Совсем у этих варваров чувство меры отсутствует!
– Ты бы, Родион Петрович, лучше в штаны справлял нужду! – Гудвин, задыхаясь, подошел к вагону. – Тебя на парашу под конвоем водить надо!
– Понимаете, Сережа, – учитель поправил очки, чудом удержавшиеся на его носу во время инцидента, – у меня есть принцип не спускать безобразие! А они мусорят на путях! Бутылку бросили из-под «фанты»! Я сделал им замечание. Мусор, Сережа, надо в урну опускать!
– Принцип у него! – рассвирепел Гудвин. – Да ты хоть знаешь, где здесь ближайшая урна?!
– Но, Сергей… – попытался возразить Родион Петрович.
– Твое место какое?! – перебил его Гудвин.
– Двадцать первое на нижней полке! – Учитель с готовностью предъявил нам расписанную
