комнатой, ни следа не осталось в ней прежней угодливости. Булдурген приносит и расставляет на столе тарелочки с моховым салатом под майонезом. Здесь же засоленные грибы, какие-то палочки и веточки в уксусе. Большой кувшин с жидкостью, похожей на компот, компотом и оказывающейся. На горячее чье-то затушенное тельце, наполовину скрытое в кусочках овощей и травяных пучочках. Это, по словам Валентины Андревны и молчаливому уверению Булдургена, заяц. Егупов без лишних вопросов его съедает. Валентина Андревна за этим внимательно следит. Сама она еле притрагивается к салату. При притрагивании лицо ее не может скрыть кислой гримасы. Егупов за ней внимательно следит.
Когда голод утолен, Егупов утирает рот и говорит:
— Да.
Валентина Андревна отрывается от рассматривания грибка на кончике вилки.
— Да? — спрашивает Валентина Андревна. — А что — да?
— Я ответил на ваш давешний вопрос, — поясняет Егупов. — Я ищу особую гримасу.
Валентина Андревна хмыкает и кончиком пальца сбрасывает в миску грибок с кончика вилки.
— Здесь вы найдете всякие гримасы, — говорит она. — Мы их, правда, зовем рожами. Вот вы как психолог ответьте: вам в детстве родители говорили, что если будешь строить рожи, лицо таким и останется? Говорили вам?
— Видите ли, Валентина Андревна… — говорит Егупов.
— Нет, вы скажите как психолог, — настаивает Валентина Андревна. — Родители плохого не посоветуют.
— Дети протестуют, — говорит Егупов. — Это протестная форма поведения.
— Да, но улыбка, — настаивает Валентина Андревна, — улыбка-то у них остается. Они могут строить рожи, дразниться, косить глазами… — тут она осекается, но потом заканчивает: — А под этим — улыбка.
— Это фоновая гримаса, — объясняет Егупов. — Она бессмысленна, лицевые мышцы даже не напрягаются, изображая ее. Такие гримасы встречаются повсеместно, у детей и стариков в особенности. У политиков, у тех гримасы другие.
— Мы хотим, чтобы они перестали улыбаться, — говорит Валентина Андревна. — Вернее, даже не мы, — так хотят их родители. Мы им всего лишь помогаем. Вам, наверное…
— Да, в министерстве мне показывали статистику, — подтверждает Егупов. — Они перестают улыбаться в 87 процентах случаев. Совсем перестают улыбаться. С их лиц исчезает фоновая гримаса.
Валентина Андревна вглядывается в него.
— Что-то не пойму, — говорит Валентина Андревна. — Вы нас в этом вините, Станислав Петрович? Да, показатели у нас низкие…
Егупов устало трет глаза.
— Я занимаюсь детьми всю жизнь, Валентина Андревна, — говорит Егупов. — И я понял, что у них есть душа.
С минуту Валентина Андревна смотрит на него. Просто смотрит на него, лицо ее неподвижно.
— Душа? — наконец переспрашивает Валентина Андревна. — Вы это что, серьезно? Я здесь девять лет, с хвостиком, а хвостик месяцев на шесть потянет. И до этого с детьми работала. Я заслуженный педагог края. У меня одних дипломов четыре штуки. И никогда я прежде не слыхала, чтобы у детей была душа. Да как вы смеете такое утверждать? — внезапно кричит Валентина Андревна.
— Я смею так утверждать, — говорит Егупов, — потому что я не люблю детей.
Услышав эти слова, Валентина Андревна успокаивается. Появляется Булдурген, убирает пустые тарелки, ставит на стол самовар и вазочки с какими-то пирожными. Валентина Андревна невидящим взглядом наблюдает за его ловкими движениями.
— Да кто ж их любит! — говорит Валентина Андревна. — Но насчет души вы это перегнули. Или это новая установка министерства?
— Министерство здесь при чем постольку, — говорит Егупов, — поскольку в минсельхозе, — а они, как вы знаете, с нами в одном здании, — недавно пришли к выводу, что душа есть у козы и у лошади. Читали статьи?
— Ну, — говорит Валентина Андревна, на лице ее напряженное внимание.
— Так вот, — говорит Егупов, — там мои коллеги пришли к этому выводу на основании длительных наблюдений за работой лицевых мышц у этих животных. Вы замечали, наверное, что козья морда очень выразительная, она может отражать самые разные эмоции, каковые есть движения души, об этом пишут отцы церкви. Лошадь же вообще разумна, здесь они просто научным образом подтвердили истину. Теперь на этот счет имеются и министерские инструкции.
Валентина Андревна подносит руку ко рту.
— А собака? — спрашивает Валентина Андревна. — Я не раз видела, как у собаки брови двигаются, и улыбаться она может…
— По собакам будет другая инструкция, — говорит Егупов. — Собаки нас, в общем, не касаются.
— Да, да, — легко соглашается Валентина Андревна. — Их в этих краях и не осталось уже.
— Но к детям, — продолжает Егупов. — Меня, откровенно признаться, вдохновили опыты моих коллег. И я решил применить ту же методику к детям. — Да, да, — подтверждает он в ответ на ее округлившиеся глаза. — С этой целью я посетил уже два интерната, таких же, как ваш. Там дети тоже улыбаются. Признаюсь, иногда это выводит. Но я верю, что душа у них есть, просто они ее скрывают. Как корова. У нее на морде тоже написано полнейшее безразличие ко всему окружающему. Но эта гримаса — фоновая. Впрочем, по коровам тоже будет другая инструкция, — обрывает Егупов сам себя.
— Так какая же гримаса вам все-таки нужна, Станислав Петрович? — задает Валентина Андревна вопрос, когда он задумывается.
Егупов встряхивается.
— Гримаса сдерживающего смех, — отвечает Егупов. — Видите ли, Валентина Андревна, открытое проявление эмоции не есть доказательство существования души, так же как блеск молнии не доказывает существования бога. Только сдерживание эмоции, только напряжение мускулов, здесь лицевых, указывает на наличие той внутренней силы, каковая есть душа. Душа — это разум. Ребенку хочется улыбаться, но он себя сдерживает. Это — разум. Такое не везде встретишь.
— У нас две палаты, — объясняет Валентина Андревна, когда они идут по коридору. — Одна палата — общая, она для большинства наших детей. Которые улыбаются, — кивает она на молчаливый вопрос Егупова. — Другая — для других. У которых другие гримасы, отличные от гримас большинства, — отвечает Валентина Андревна на другой вопрос Егупова.
Они входят в палату. Она небольшая и озабоченная. Здесь четыре койки, и палата нагнулась над ними и глядит на лица спящих детей. Вошедших она замечает, только когда те уже на ее середине. Палата с невнятным вздохом распрямляется и встает перед ними с прежним озабоченным видом. Егупов не понимает ее озабоченности. Сейчас мертвый час, спят дети с обычными гримасами и дети с гримасами необычными. Так положено по инструкции. Но тут он замечает, что одна койка пуста и что окно в лес раскрыто.
— Опять утек, — всплескивает руками Валентина Андревна. — Ну никак не уломаешь его спать после обеда. Опять утек в лес! — Витя Катков, — отвечает Валентина Андревна на молчаливый вопрос Егупова и добавляет: — Его гримаса более всего похожа на ту, что вы описываете.
Егуповское сердце делает небольшой ёк и замирает.
— Если вы докажете, что и у него есть душа, — продолжает Валентина Андревна, — тогда я просто не знаю…
— Докажу, докажу, — бормочет Егупов и обращает взгляд на спящих детей. Палата подходит и становится с ним рядом, думая услышать от него что-нибудь дельное. — Ролевая игра, — шепчет Егупов. Палата недоумевающе на него смотрит. Она так не думает.
Дети крепко спят, и во сне гримасы сползли с их лиц, точно платки. Остается только гадать, что это были за гримасы. Егупов недовольно морщится. Валентина Андревна замечает эту гримасу.
— Вы посмотрите на них, когда они проснутся, — говорит Валентина Андревна. — Они не улыбаются, как другие. Вот у этой девочки, у Маши, на лице изумление, она всегда на все смотрит с таким изумлением, знаете, глаза раскрыты, рот раззявлен, тьфу! — плюет вдруг с ожесточением Валентина Андревна. — И
