слышит, как он ругается, а при ней он никогда не ругается. Наконец Фрэнк сдается, выходит, целует ее на прощание, что тоже странно, и говорит, что вернется через пару часов. Она смотрит, как отъезжает грузовик туда, где тянется дым, она знает, что Фрэнк не вернется. Она даже не плачет, потому что готова — она молча прощалась с ним годами.
Она входит в дом и закрывает дверь. Ей пятьдесят один, у нее больные ноги, она не знает, куда идти, но понимает, что здесь оставаться нельзя. Понабежит голодный народ, те, кто сможет уйти подальше от города — молодые и сильные люди, а ее дом — как маяк, дающий позывные о тепле, уюте, еде. Кто-то отвоюет дом, только не она.
Она идет наверх, роется в шкафу, надевает толстые рейтузы и два самых теплых свитера. Она спускается вниз на кухню и собирает еду, которую сможет унести, — изюм, кулинарный шоколад, чернослив и курагу, полбуханки хлеба, кусок сыра, сухое молоко. Все это она кладет в портативный холодильник. Затем достает дробовик. Может, стоит пристрелить домашнюю скотину, кур, телят и поросенка, чтоб не достались чужим, но она не знает, как это делать, она в жизни никого не убивала, всегда Фрэнк этим занимался, поэтому она просто открывает хлев и задние ворота — за ними луг. Дай бог, скотина разбежится, хотя вряд ли.
Она прощается с домом; ах да, зубная щетка: она не любит это ощущение во рту, когда зубы нечищены. Она не спускается в погреб, где стоят аккуратно запечатанные бутылки и банки, красные, желтые, фиолетовые, — она прямо видит, как все это будет разбросано по полу, посреди липкой лужи, похожей на кровь. Те, кто придет, ничего не пощадят — наедятся, а остальное уничтожат. Может, самой поджечь дом, размышляет она, пока это не сделали другие.
Миссис Барридж сидит за кухонным столом. На оборотной страничке отрывного календаря — это будет понедельник, — она написала “овсяная каша' — ровным почерком школьницы, за который всегда получала пятерки, почерк у нее и теперь красивый. А вот с собаками проблема. Она колеблется, потом спускает их с цепи, но не выпускает за ворота, чтобы не пошли с ней: в критический момент они могут ее выдать. Она идет на север, ступая и тяжелых ботинках, несет в руках парку — потому что еще не настолько холодно, — и свой провиант, и дробовик, он уже заряжен. Она минует кладбище, где покоятся ее отец и мать, ее бабушка и дедушка. Прежде тут была церковь, но шестнадцать лет назад она сгорела: построили новую — ближе к шоссе. Предки Фрэнка — до самого прадеда — похоронены на другом кладбище, они англиканцы, хотя Фрэнк ничего не соблюдает. Дорога пуста, и миссис Барридж чувствует себя чуточку глупо. А что, если она ошиблась и Фрэнк все таки вернется, что, если на самом деле ничет не произошло. Маргарин, пишет она. Она приготовит к воскресенью лимонную меренгу, двое из детей приедут на ужин.
Вечереет, она устала. Эта местность вроде незнакома, хотя миссис Барридж шла все по той же знакомой дороге и никуда не сворачивала, она много раз ездила тут с Фрэнком. Но одно дело на машине, другое — пешком. По одну сторону дороги — поле и ни одного дома, по другую — лесок, через водопропускную трубу под дорогой течет речушка. Миссис Барридж становится на колени, чтобы попить, вода холодна как лед, с привкусом ржавчины. К ночи ударит мороз, она чувствует. Надевает парку и перчатки и сворачивает к лесу — оттуда ее не увидят. Там она поест изюм и сыр и пригреется где-нибудь, подождет, когда взойдет луна, — а потом снова отправится в путь. Уже довольно темно. Пахнет лесом, землей, прелыми листьями.
И тут она замечает красный всполох, и не успевает обернуться, как уже видит — не может быть, чтоб так быстро, — она видит справа костерок, а возле него на корточках сидят двое мужчин. Они тоже ее заметили: один поднялся и направляется к ней. Она видит оскал его улыбки, он думает, легкая добыча. Он что-то говорит, и здесь она путается, поскольку не знает, как говорят люди в такой одежде.
Они видят ее дробовик, их взгляды прикованы к нему, им нужно это ружье. Миссис Барридж знает, что делать. Подождать, когда они подойдут ближе, и тогда поднять ружье и выстрелить — по патрону на каждого, целиться в лица. Иначе убьют они — она в этом не сомневается. Нужно действовать быстро, и это, конечно, тяжело — руки одеревенели, как не свои. Ей страшно, она боится грохота, что последует за выстрелом, и красных брызг, она в жизни никого не убивала. А дальше она не знает. Трудно заранее угадать, как себя поведешь.
Миссис Барридж смотрит на кухонные часы на стене. Пишет в списке:
Репортаж в картинках
Аннет совершенно обессилена. Прежде с ней такого не бывало после командировок; наверное, все из-за лекарства. Любая таблетка ударяет по организму, Аннет не любит их принимать, и тем не менее.
Она берет из кармашка сиденья проспект, рассеянно изучает картинки, ест арахис из пакетика. Тридцать три варианта солнечного отдыха, и “все входит в цену”, но, конечно, возникнут дополнительные расходы.
Впрочем, нужно держать баланс между тем, что подмечаем взгляд — с ходу, без прикрас, да еще она всегда берет с собой фотоаппарат, на всякий случай, а вот глянцевые журналы выделяют фоторепортеров, — и тем, что останется за кадром. Например, сейчас, если чуть-чуть поднять голову, увидишь надпись: СПАСАТЕЛЬ ЖИЛ — ПОД ВАШИМ СИДЕНЬЕМ. Ну да, “спасательжил”, потому что вышитые буквы на кармашке стерты, сколько же пассажиров терлись об них бедрами. Интересная, смешная деталь, но ее не используешь, авиакомпания обидится, если намекнуть, что их самолеты на куски разваливаются, и тогда Аннет не видать скидок на билеты.
Она поняла, что в таких статьях не любят намеков на опасность. Туристы, нищие, домоседы — никто знать ничего не желает. Словно им хочется верить, что есть на земле девственный край, где ничего не случается. Эдем — вот что им нужно. Раньше — кажется, так давно, — все умирали от скуки, но сидели дома. А вот путешествие в такие края, о которых она пишет, — Карибы, северные районы Южной Америки, Мексика — сулило приключение, опасность, встречу с пиратами, разбойниками, беззаконием. Нынче все наоборот: дом сулит опасность, и люди отправляются в отпуска, ухватить две недели штиля, и чтобы никаких событий. И пусть на белых песчаных пляжах рассыпаны сверкающие черные бусинки нефти, или племянница бармена зарезала мужа, или у кого-то украли вещи, или пошел дождь — люди не хотят об этом знать. Нужны тебе катастрофы и преступления — перелистывай газетную страницу. Поэтому Аннет никогда не писала о неприятных вещах и старалась их не замечать. Она помнит пляж в Мексике и как один мужчин забил борова, хотя толком это делать не умел, просто кому-то из туристов захотелось устроить полинезийский пир. Такие вещи надо отсеивать. Ее работа — быть счастливой, и у нее это хорошо получалось: ровный загар, поджарая фигура, белозубая улыбка, распахнутые голубые глаза. Аннет была вежлива, любезна, а если потерялся чемодан — какая мелочь, стоит ли раздражаться. И у нее редко бывали проблемы, потому что в ней чувствовался профессионал, для обычной туристки она слишком дотошна, и те, кто работал в сфере туризма, знали: лучше не нарываться.
И вот она бродила преспокойненько меж зеленых деревьев, вдоль белых пляжей, разделяющих синеву неба и океан, до неприличия синий океан, и он все больше напоминал ей огромный плоский экран с цветными картинками, будто натянутое полотно. Вот подойдешь сейчас к воде, пнешь ее, и ткань разорвется, и нога проскользнет в другое измерение, в ночную темень, где прячется такое, что не дай бог увидеть. И ей уже казалось, особенно в холлах гостиниц или в такси по пути из аэропорта или обратно, что
